«Мягкая сила» в мировой политике
Шрифт:
Весьма характерно название доклада “Мягкая сила – палка о двух концах”, опубликованного на основе анализа эффективности “мягкой силы” в Институте исследований развивающихся рынков Московской школы управления СКОЛКОВО. Отмечая несомненную пользу “мягкой силы”, которую используют государства для укрепления своих международных позиций, авторы аналитического проекта отмечают, что она может “не только помочь государству, но и навредить ему”, особенно если ее наращивание отодвигает на второй план наращивание столь же необходимой силы “жесткой”. Уважение со стороны других держав может помочь сгладить некоторые проблемы, но “иногда приводит к чрезмерной самоуверенности”. В подтверждение этого и других схожих выводов в исследовании приводится пример Украины, причем еще до Майдана. Несмотря на то, что украинская “мягкая сила” была направлена вовне с целью представить имидж страны как моста между Западом и Востоком, ни одному из сменявшихся руководителей государства не удалось трансформировать это в осязаемые внутренние успехи. Анализ украинской ситуации позволил авторам исследования в обобщенном виде констатировать, что инвестиции в “мягкую
68
См.: Майкл Б., Хатвелл К., Нуреев Б. “Мягкая сила” – палка о двух концах? // BRICS Business Magazine [Электронный ресурс]. URL: http:// bricsmagazine.com/ru/articles/myagkaya-sila-palka-o-dvuh-kontsah
Все большее распространение в политологическом сообществе получает критическая точка зрения, предостерегающая против “гипертрофированной переоценки” роли “мягкой силы” в международных отношениях. Так, три ограничителя, против которых она “бессильна”, выделяет А. Фененко:
Первый – геополитический. Малые и средние страны всегда будут опасаться большой и сильной страны. В лучшем случае их элиты будут искать противовес ее культурному и идеологическому влиянию со стороны других великих держав, в худшем – просто отвергать культурную политику сильного соседа, видя в ней новую форму империализма. Явно неслучайно, что наиболее жесткая русофобия присуща странам Восточной Европы, а наиболее жесткий антиамериканизм – странам Латинской Америки.
Второй – исторический. Вражда между некоторыми народами имеет настолько давние корни, что покончить с ней посредством “мягкой силы” вряд ли возможно. “Мягкая сила” невозможна там, где идентичность страны выстраивается на основе ненависти к другой стране или ее народу.
Третий – культурологический. Разные народы и общества по-разному оценивают свою роль в истории. Соответственно, для каждой страны характерна своя способность усваивать чужую “мягкую силу”.
Отсюда вывод: эти ограничения позволяют обозначить пределы успешного применения “мягкой силы”, которая представляет собой “инструмент не переубеждения врагов, а борьбы за колеблющихся, попытка привлечь их на свою сторону” [69] .
69
Фененко А. Реальность и мифы “мягкой силы” [Электронный ресурс] // РСМД. 2016. 27 янв. URL: http://russiancouncil.ru/inner/?id_4=7167#top-content
Против упрощенного понимания механизма эффективности “мягкой силы” выступает Ал. Громыко, который акцентирует внимание на то, что, например, в культуре и науке в какой-либо стране может быть много достижений, но если государство не будет целенаправленно и осмысленно доносить информацию о них и о возможностях пользоваться ими представителям других народов, то эти достижения не превратятся в “мягкую силу”. Как и наоборот, “достижения в одной стране могут стать востребованными в другой, но не принести никаких благ первой” [70] .
70
Громыко Ал. А. Русский язык и культура в политике “мягкой силы” России // Доклады Института Европы… № 292: Большая Европа в глобальном мире: новые вызовы – новые решения / Под ред. Ал. А. Громыко. М., 2013. С. 9–10.
Есть, впрочем, еще более жесткая, “ограничительная” оценка возможностей и потенциала “мягкой силы”, призывающая “понимать пределы ее использования, ее, так сказать, субстанциальную несамостоятельность и сугубую технологичность” [71] .
“Европейским парадоксом” назвал ситуацию с “мягкой силой” в ЕС политолог Ф. Лукьянов. Его логика рассуждений такова: теперь Евросоюз и во внутренней, и во внешней политике опирается на “мягкую силу”, а ее основа – повсюду продвигаемый имидж самой гуманной и справедливой демократической общности, всеобщего образца и магнита. “Но как сочетать этот основополагающий имидж с риском того, что применение демократических процедур внутри союза попросту его разрушит?” [72] .
71
Соловей В. Д. Бренд “Россия” // Полис. 2009. № 4. С. 169.
72
Лукьянов Ф. Европейский парадокс: что мешает ЕС развиваться [Электронный ресурс] // Россия в глобальной политике. 2015. 15 сент. URL: http://globalaffairs.ru/redcol/Evropeiskii-paradoks-chto-meshaet-ES-razvivatsya-17682
Известный политолог Г. Бовт увязывает определенный кризис “мягкой силы” с деятельностью НКО на межгосударственном уровне, считая, что “помогающие” работают на процесс, а не на результат. Суть проблемы, по его мнению, определяют критически мыслящие американские эксперты, которые резюмируют: вместо того, чтобы постулировать “Мы здесь для того, чтобы показать вам, как вы должны измениться, чтобы присоединиться к нам”, нужно просто спрашивать: “Чем мы можем вам помочь?” [73] .
73
Бовт
О разбросе оценочных позиций можно судить, в частности, по такому наглядному примеру: на опубликованную автором этих строк статью в “Независимой газете” под взвешенным, как казалось, заголовком «Свет и тени “мягкой силы”» [74] , учитывающим концептуальную суть и логику первоисточника, не замедлила ответная реакция в виде публикации в той же газете, название которой отражает иное, строго однозначное понимание проблемы – «Светлые горизонты “мягкой силы”» [75] .
74
Неймарк М. Свет и тени “мягкой силы” // Независимая газета. 2013. 8 апр.
75
Малашенко А. Светлые горизонты “мягкой силы” // Независимая газета. 2013. 23 апр.
Но опять обратимся к первоисточнику. Уже в книге Ная 2004 г. целый раздел назван весьма символично: «Пределы “мягкой силы”». И в книге 2011 г. он неоднократно предупреждает о необходимости не преувеличивать воздействие “мягкой силы” в мировой политике, аргументируя это тем, что возникают некоторые ситуации, в которых “мягкая сила” дает очень небольшие рычаги воздействия. В оценке конкретных возможностей и потенциала ее использования в США и КНР он исходит из того, что “как для китайской, так и для американской мягкой силы есть свои пределы” [76] . Итогом его размышлений по этому вопросу стал вывод о том, что “мягкая сила может обращаться как во благо, так и использоваться в деструктивных целях”, который он повторяет в другом месте с опасением, что она “может быть применена с плохими намерениями и вызвать ужасные последствия”. Он формулирует положение, которое звучит как политическое предупреждение: выкручивание мозгов отнюдь не лучше выкручивания рук.
76
Най Дж. С. Будущее власти. Как стратегия умной силы меняет XXI век. С. 160.
В современных условиях, когда терроризм всё откровеннее проявляется как форма “приватизации войны”, исламские экстремисты, восхваляя ислам VII в., очень умело используют “мягкую силу” интернета XXI в. Най сравнивает терроризм с театром, который борется за зрителя, и в качестве примера приводит шокирующее видео боевика “Аль-Каиды” Абу Мусаба аз-Заркави, отрезающего голову американцу в Ираке, которое скачивалось в интернете миллионы раз и провоцировало проведение подобных акций другими террористическими группировками.
Примечательно, что сегодняшнюю борьбу с экстремистским исламским терроризмом Най рассматривает не как столкновение цивилизаций, а скорее как гражданскую войну внутри самого исламского мира, констатируя, что радикальное меньшинство использует насилие для насаждения упрощенного и идеологизированного варианта своей религии среди основной массы мусульман, придерживающейся более разнообразных взглядов.
В свете этих опасений и предупреждений так ли уж неожиданной и парадоксально новой выглядит сегодня постановка вопроса о “мягкой силе” исламского радикализма, получившей название “гуманитарный джихад”, которую используют те, кто одновременно организуют и направляют террористическую деятельность боевиков “Исламского государства”, изощряющихся в жесточайших пытках и варварских убийствах ни в чем не повинных людей? Речь идет, во-первых, о расширении идеологического обоснования и ценностно-психологической мотивированности радикального исламизма, об обосновании вероучительном, в основе которого лежит “защита (освобождение) исламских земель”, к которым относят значительную часть Европы и всю Америку. Здесь умело подпитывается убежденность многих мусульман в том, что именно им, а не Колумбу, принадлежит заслуга первооткрытия Америки. Утверждается, например, что написание названия американского штата Калифорния (по-английски California) должно выглядеть иначе – Kaliphornia, от слова Kaliph, – как подтверждение первородства халифата на американской земле. Во-вторых, это “мягкое”, явочным порядком, введение шариатских норм и правил поведения во многих городах Европы. В-третьих, это создание пропагандистско-рекрутинговых центров, которые занимаются вербовкой не только боевиков, но и гражданских специалистов для “Исламского государства”. При этом всё больший масштаб приобретает пропагандистская работа, ставящая целью переселение в ИГ целых семей с детьми. В-четвертых, в “мягких” рамках “гуманитарного джихада” в специальных школах и центрах ведется подготовка “львят Халифата” в возрасте от 5 до 14 лет, численность которых только в иракском Мосуле, контролируемом ИГ, достигает 4 тысяч. И, наконец, в-пятых, это использование миграционного кризиса в Европе для отвлечения европейских сил и ресурсов от борьбы с ИГ [77] .
77
См.: Игнатенко А. Гуманитарный джихад. В хаосе миграционных потоков в Европу есть система // Независимая газета. 2015. 11 сент.