Мясник
Шрифт:
— Сколько мы сможем здесь жить? — спросила Наташа у Римаренко, здоровенного грубоватого, но добродушного блондина, имевшего привычку то и дело похрустывать суставами пальцев и громко прищелкивать языком. Днем он отсиживал смену в одной из поликлиник, работая по своей непосредственной хирургической специальности, а через вечер отправлялся в шумный диско-бар «Онтарио» в центре города, где умело наблюдал за порядком. «Днем лечим, вечером калечим!» — усмехаясь, кратко охарактеризовал он свою работу Наташе в первый же день знакомства. Родители Римаренко давно умерли, а сам он уже несколько лет жил у своей подруги в многоэтажке недалеко от автовокзала, пустующий же домик периодически кому-нибудь сдавал. На вопрос Наташи он неопределенно пожал плечами.
— Живите, пока надо.
О том, где сейчас Слава и что с ним, Римаренко ничего не знал — он только раз заезжал к нему в октябре, чтобы договориться насчет дома, и звонил в начале ноября, чтобы эту договоренность подтвердить. Все, что Наташе удалось выяснить, это то, что Слава продал свою квартиру и вроде как опять занялся каким-то бизнесом, но где и каким — неизвестно. Выйдя в тот вечер из домика на окраине прибрежного поселка, Слава словно растворился среди холодного ноябрьского дождя, и иногда Наташа с ужасом думала, что возможно больше никогда его не увидит. Вечерами, глядя в окно, она то и дело замечала, что бессознательно пишет пальцем на запотевшем стекле «СН» — Слава Новиков — и торопливо стирала большие расползающиеся буквы, чтобы вскоре написать их вновь. Одиночество навалилось на нее с новой силой, но Наташа больше не пыталась никого искать, чтобы заполнить прорехи жизни между ночами, когда приходилось бодрствовать и думать; жажда работы толкалась в мозгу, грызла ее упорно и настойчиво, словно запертая в тесной клетке оголодавшая крыса, но Наташа старательно отворачивалась от попадавшихся ей порой на улице великолепных экземпляров. Она ждала, но ничего не происходило, Слава не появлялся и никто ее не искал. Несколько раз она хотела позвонить с переговорного пункта Косте, Ковальчук, а также кому-нибудь из бывших натур и узнать, не случилось ли чего, но никак не решалась. Наконец, Наташа однажды вечером съездила в «Онтарио», отыскала там Гену и, слегка ежась от почти осязаемого грохота музыки, спросила, как ей достать самый, что ни на есть, простенький сотовый телефон — лишь бы звонил и, если это возможно, не только по Украине. Римаренко удивленно пожал плечами и сказал, что это несложно, можно и подержанный, если ее устроит.
— Только на Украине это дорогое удовольствие, — заметил он. — Если только для дела… а ради понтов — этого я не понимаю.
— Исключительно для дела, — заверила Наташа.
— А роуминг тебе нужен?
— Что? — переспросила она, и Римаренко, засмеявшись, махнул рукой, сказав: «Все ясно!»
Вскоре у Наташи действительно появилась маленькая, слегка поцарапанная черная «моторола», и поначалу ей было даже страшно брать ее в руки — боялась сломать. Для Наташи это была вещь из другого мира, который она раньше видела только по телевизору, мира, в который ей когда-то дал заглянуть Игорь Лактионов, — мира Ковальчуков, Шестаковых и Сметанчиков, мира, который, скорее всего, снисходительно, а то и презрительно хихикнул бы над человеком, не знающим, как подступиться к сотовому телефону. С помощью Гены она научилась им пользоваться — не без труда, поскольку всегда была не в ладах с техникой, если не считать теплых отношений с кассовым аппаратом. Поначалу Наташе очень нравилось, как загорались желто-зеленым светом кнопки при наборе номера и нравилось прослушивать голос оператора, сообщавший, сколько денег на ее счету — это был простодушный, детский интерес туземца, которому поднесли вдруг зажигалку.
Звонить из дома Наташа не стала — захватив телефон и сумку, она отправилась в парк, где устроилась на скамейке неподалеку от дорожки, вдоль которой тянулся бесконечный строй гигантских разлапистых елей — единственных зеленых деревьев в парке — все прочие: и акации, и липы, и клены, а также густые жасминовые чащи давно растеряли свои листья; но темная хвоя огромных деревьев, подпиравших низкое холодное небо, не оживляла безлюдного парка — скорее придавала ему мрачности, а человек с соответствующим настроением и воображением мог усмотреть в зелени многолетних елей нечто зловещее — они
Людмила Тимофеевна сняла трубку мгновенно, будто ждала звонка, и услышав ее голос, Наташа удивилась, не узнав знакомого твердого, стального тембра, — теперь это была горячая, расплавленная сталь.
— Где ты?! — спросила Ковальчук, и Наташа услышала, как возле трубки что-то стукнуло. — Мне нужно, чтобы ты немедленно приехала к нам!
— С какой стати? — Наташа повернула голову, провожая взглядом удаляющихся женщин. — Разве у тебя ко мне какие-то важные дела? Мне от тебя ничего не нужно.
— Слушай, ты решила меня наказать, да?!! Не знаю, что там тебе наболтал этот урод, но все это неправда! Он просто меня терпеть не может — мужики всегда ненавидят баб, которые умнее их! Он и тебя ненавидит, инвалид чертов! А я тебе только добра желала, всегда! Сделай, чтобы было как раньше! Я найду деньги, слышишь?! Я найду!
— Какие деньги, зачем? — Наташа выпрямилась, слушая более внимательно. Неожиданно ей отчего-то стало очень жарко, и она потянула замок «молнии», расстегивая куртку.
— Чтобы ты исправила то, что сделала! — возле трубки что-то звякнуло, потом послышался странный всхлипывающий вздох. — Что ты сделала с моим Борей?! Господи, что ты с ним сотворила?!! Хорошо, Валерка не знает… а что будет, когда он узнает?! Он же и меня убьет, и его! И тебя, кстати, тоже!
— Я ничего не понимаю, — сказала Наташа. — Объясни толком, в чем дело? Что-то с Борькой?
— А ты не знаешь! — в голосе Ковальчук на секунду проскользнула знакомая язвительность.
— Нет, не знаю! Объясни или я кладу трубку!
— Подожди! Он… — голос запнулся, послышалось бульканье, потом легкий звон стекла, — он… господи, язык не поворачивается! Он… я видела его… он думал, что… но я-то проследила… лучше бы я… он был… с парнем, понимаешь?!! Мой родной сын был с мужиком как… Господи, если Валерка узнает!..
— Ты хочешь сказать, что Борька стал… — Наташа запнулась. Ее пальцы сжались и сломали недокуренную сигарету.
— Не смей произносить! — взвизгнула Ковальчук. — Зачем ты это сделала?!
— Я ничего не делала! Я не могу такого сделать!
— Мой сын всегда был нормальным парнем! Он всегда девчонками интересовался! Почему это его вдруг потянуло на мужиков?!
— Когда ты об этом узнала?
— Две недели назад. Я тебя искала… Где ты?! В Ялте?! В Евпатории?! Ты вообще в Крыму?!
— Раньше замечала что-нибудь подобное? — спросила Наташа и посмотрела на свою левую руку, лежавшую на колене. Пальцы дрожали.
— Никогда! Никогда! Это все после того, как ты его… все после того началось! И ведь Валерка говорил, что… да я и сама замечала… думала, мерещится! Что случилось с моим сыном?! Почему он стал таким?!
— Слушай, подожди, я тебе сейчас перезвоню, — сказала Наташа и нажала на кнопку, оборвав раздавшийся из трубки вопль. Прижав телефон ко лбу, она задумалась.
Скорее всего, это была просто очередная уловка, направленная на то, чтобы заполучить ее. Значит, Ковальчук все-таки замешана в этом, как она и ожидала. Но неужели она и вправду думает, что после всего, что произошло, Наташа кинется в столь неумело замаскированную ловушку?
А если нет? Ужас в голосе Ковальчук казался неподдельным. Да и ведь сама Наташа не раз замечала, что с Борькой вроде бы что-то не так, что-то…