Мясник
Шрифт:
Мужчин, наверное, украшают, а Карнаухова — шиш!
Словом, бежали от него девчонки как черт от ладана. И он чувствовал это. Чувствовал, но ничего поделать не мог. Оттого и пил в последнее время. Пил много, иногда по литру водки выпивал за один раз и почти не пьянел. И все чаще вспоминал последние слова отца.
— Жизнь, Леха, она, сука, такая… она как тельняшечка. Полоска черная, полоска белая, — говорил отец, когда они отмечали День Победы (Карнаухов-старший признавал только два праздника: 9 Мая и Новый год, остальных просто
Ни черта ты тогда не понял, Карнаухов!
Отец ведь в самую суть смотрел. В корень!
Нет теперь отца, и спросить не у кого. Закопали отца на Митинском после того, как сунули ему в пьяной драке шило в бок, да так, гады, ловко ударили, что не прожил он после удара и полчаса…
Вышел пыл из Карнаухова. Весь вышел.
Все. Опустилась рука с ножом. И в гла зах вроде как просветлело. Огляделся главарь. Рядом — ребятки его верные. Суслик и Приступа. Вроде еще кто-то был. Ваня, что ли? Нет? Да и хрен с ним…
А потом так захотелось выпить — мочи нет.
И показалось ребятам, куда угодно побежали бы, в самое дальнее и гнусное мес то. За бутылкой дрянного хереса. С рад ос тью помчались бы…
— Выпить бы! — простонал Суслик.
— Клапана горят, — подтвердил Карпа ухов.
— Ага! — добавил немногословный Приступа.
— Ой, не могу! — надрывался Суслик.
Ой, мать моя женщина!.. Хоть бы пива!
— Заткнись, — миролюбиво посоветовал главарь.
И первым вывернул карманы…
Остальные последовали его примеру.
Но не было денег в этих дырявых мальчишеских карманах. Не было! Разве можно сегодня считать за деньги восемьсот рублей?
Эх, Ваня, Ваня, не вовремя ты смылся!..
Нету! — разочарованно сказал Суслик.
— Пусто, — констатировал Карнаухов.
— Ага! — вновь повторил Приступа. Все-таки ограниченный он был парень, что ни говори, — здоровый, но туповат.
— Нашел бы Ваньку, убил бы! — поделился своей заветной мечтой Суслик.
— Он пустой, — резонно заметил Карнаухов.
— Чего делать будем?
А чего тут делать… Добывать, конечно.
Приятели переглянулись. Посмотрели друг другу в глаза. Поняли без слов. Кивнули. И быстрым пьяным шагом направились в сторону ближайшей станции метро.
Юра Славин, как и тысячи его сверстников, никогда не отличался особой трусливостью. Короче говоря, лишний раз не трусил…
Ну, правда, батю пьяного боялся — это точно. Да и как не испугаешься, когда на тебя прет сто двадцатикилограммовая махина, состоящая из переплетения жил и мускулов! Не просто прет, а еще и орет
— Попишу всех, суки ваербарсовые1! Кто…, головки сраные……., деньги спрятал?!..!..!..!
А дальше — вообще сплошной мат (уже не «благой», а наш, народный).
Вообще-то батя был человек довольно-таки мирный, и профессия у него была обычная — вальцовщик на «Серпе и молоте». Но наступал день — это обычно был День металлурга, двадцатые числа июля, — и все спокойствие Славина-старшего куда-то улетучивалось. Он страшно напивался, начинал вспыхивать по каждому поводу. Затем, дойдя до «точки кипения», гонял семью: Юрку, младшую сестру его, бабушку и жену, естественно…
Жена, видя, что муж налил шары до такой степени, что уже ничего не соображает, уворачиваясь от его ударов, — а удар у вальцовщика был ого-го какой! — кричала детям:
— Бегите! Во двор бегите!
Юрка и сестра убегали, за ними испарялась бабушка, а из квартиры еще долгое время доносились вопли, шум разбитой посуды, грохот покореженной мебели. Затем все постепенно стихало, и спустя несколько минут лишь скрип диванных пружин возвещал о том, что в семье Славиных все нормально, все мирно и, как обычно, царит согласие и любовь…
И. Крутов
Итак, Юра Славин не был трусом. Но после четырех месяцев, проведенных под Грозным, стал им. И как ему теперь казалось — навсегда.
Все началось после того, как их воинскую часть — а Юра служил в стройбате —
в первый же день, во время разгрузки, накрыли бомбовым ковром свои же самолеты. И было не понятно — то ли действительно не видят летчики, куда сбрасывают смертоносный груз, толи, наоборот, видят, но ничего с собой поделать не могут — как объяснил потом Юре Славину его командир, старший лейтенант, худой как жердь, с дергающиеся правой щекой:
— Это так называемый синдром «охотника»…
— Объясните, товарищ старший лейтенант(Юра, как и остальные в их строительной команде, называл командира с едва уловимой ноткой фамильярности).
— Синдром «охотника» проявляется только на войне, — с удовольствием объяснял старший лейтенант — было видно, что ему нравится чувствовать себя выше солдат, — и главная его отличительная особенность в том, что со временем ты так привыкаешь убивать, что тебе постоянно мерещится «дичь»…
— Что?
— Ну, это же просто! Ты летаешь как, скажем, коршун, — и выискиваешь добычу. Понятно?
— Ну…
— Гну! Скажи — понятно?
— Понятно!
— Итак, ты летаешь, ищешь добычу… Вдруг — раз! Увидел. И бьешь ее… Причем уже не смотришь, кто и что под тобой: свои, чужие, мирные или еще кто.
— Чего-то не верится!
— Вот как накроют тебя еще пару раз наши «сушки»2, так сразу поверишь, Славин, — со значением в голосе пообещал старший лейтенант.
И действительно — как в воду глядел!