Мятежный дом

Чигиринская Ольга Александровна

— Если мне не изменяет память, браслеты-катетеры раскрываются сами, когда в них заканчивается запас медикаментов. Как же вы попали сюда, молодой человек?

— А эти фермеры меня и подкинули, когда узнали, что мне надо на экостанцию.

— Понятно, — Леев снял плащ и бросил на перильца энгавы. — Что ж, располагайтесь. Можете занимать какую угодно комнату, кроме этой, — он показал на дверь, за которой сдержанно светились мониторы. — Туалет там. Ужинаю я в девять. Чай можете кипятить в любое время.

— Спасибо, — сказал мальчишка. Леев решил, что на этом все ритуалы гостеприимства исчерпаны, прошел в глубину дома и сел за мониторы.

К

нему поступали данные со всего архипелага Биакко, а также со станции Биакко, с кораблей планетарного охранения и навег, проходящих Южным океаном. Анализируя эти данные, он корректировал карту экологической обстановки в регионе, составлял прогнозы на разные сроки — от ближайших месяцев до ближайших десятилетий, и писал доклады о мерах по улучшению (или хотя бы не ухудшению) экологической обстановки в регионе.

Прежние правители клана Сога, похоже, стирали эти доклады, не читая. Однако нынешний правитель дома Сога находился в полной зависимости от Макса Ройе, а Макс, хотя и космоход, начисто лишен этого космоходческого наплевательства на всех, кто ступает по земле и на их проблемы.

Леев открыл свежие пакеты данных и приступил к их систематизации. Картинка с озоновыми дырами оставалось безрадостной, хотя Макс пообещал, что ни один УВП-корабль не стартует с Биакко и не сядет там, а если кто и сядет — то и судно, и груз будут немедленно конфискованы и проданы в пользу экослужбы Архипелага. Конфискация и продажа — это, конечно, хорошо, но контрабандным товаром не заделаешь дыру в небесах. Нужно срочно где-то искать либо строить на месте генераторы озона, потому что сам по себе слой будет восстанавливаться лет двадцать, и за это время планктон в антарктических морях окончательно вымрет, а значит — все живое оттуда уйдет.

Леев увлекся составлением доклада, и когда мальчишка осторожно кашлянул за его спиной, привлекая внимание, был очень недоволен.

— Что вам угодно? — резко спросил он.

— Уже девять часов, — сказал мальчишка. — Чтобы вас не беспокоить, я сам приготовил ужин. Вот, — он опустился на колени и поставил перед терминалом наблюдения за атмосферой переносной столик. На столике были два тявана с лапшой, в которую, пока она варилась, вбили два яйца так, чтобы желток остался целым, и накрошили соломкой консервированную ветчину. Поверху всего этого плавали резаный укроп и базилик — надо же, мальчишка мальчишка отыскал и огородик…

Леев испустил тяжелый вздох. Он терпеть не мог есть в компании, но столик в доме был всего один, и хозяин понимал, что прогонять гостя из-за стола после того, как он приготовил ужин — это слишком даже для такого бирюка, как он.

— Поставь это в той комнате, которая выходит на пруд с кувшинками, — сказал он. — Не жди меня, я закончу доклад, и потом приду.

Парень кивнул и унес столик. Леев поморщился. Он терпеть не мог быть обязанным.

Доклад, к которому Леев вернулся, не клеился. Чертов мальчишка сбил настрой, и мысль, раньше текшую ровным потоком, теперь приходилось вычерпывать ковшиком из обмелевшего русла. Да, дело было именно в мальчишке — а не в том, что Леев провел над докладом шесть часов, не разгибаясь.

Снова вздохнув, эколог отключил терминал, встал, развернул плечи — и только тут почувствовал, как он устал. Нда. Мальчишка, быть может, и ни при чем.

Леев вышел в комнату с видом на пруд, зажег в ней свет. Мальчишка ел не за столом, а сидя на краю энгавы, свесив ноги чуть ли не в самый пруд. Леев почувствовал облегчение: гость не набивался в сотрапезники.

Леев съел свою порцию и сказал:

— Благодарю за ужин.

— Нет, это вам спасибо, — мальчишка унес грязную посуду, вскоре из кухни донесся шум воды. Потом мальчишка просто куда-то исчез, и у Лева не было ни малейшей охоты его искать.

Перед тем, как лечь спать, он включил подсветку в саду и отправился на небольшую прогулку по тропинкам, извивавшимся концентрическим лабиринтом. За тремя соснами он наткнулся на мальчишку. Того не видно было поначалу, потому что он сидел на корточках, разглядывая цветы.

— Как называются эти цветы? — спросил он.

— Хризантемы, — сказал Леев. И зачем-то добавил: — На одном из древних языков Земли это означало «золотые знамена». Когда-то европейцам были известны только сорта с желтыми цветками.

— Они похожи на звезды, — проговорил мальчишка, глядя на цветы как зачарованный. Леев усмехнулся про себя. Космоход. Для него цветы всегда будут похожи на звезды — и никогда наоборот.

Но, несмотря на это, выражение его лица понравилось Лееву. Именно с таким лицом и подобало созерцать хризантемы.

— В древности, — сказал он, — этот цветок ценился как символ долголетия. Росой с листьев хризантем протирали лицо, чтобы сохранить его свежесть. Все дело в том, что они не опадают, а увядают как есть, сохранив лепестки. Об этом есть даже забавная история. В древности поэт и чиновник Су Дун-по был вызван к тогдашнему премьер-министру, Ван Аньши, который тоже был изрядным поэтом. Премьер-министр Ван в кабинете отсутствовал, когда к нему пришел Су, но на столе лежали незаконченные стихи о лепестках золотых хризантем, разбросанных ветром по земле. Су дописал к стихам эпиграмму, в которой ехидствовал по поводу того, что Ван Аньши не знает, что хризантемы не осыпаются, и был наказан: его назначили губернатором, а по сути сослали в отдаленную провинцию, название которой вам, юноша, все равно не скажет ничего. Поэт сетовал на несправедливость судьбы и премьер-министра, пока однажды осенью не увидел, как в его саду осыпаются хризантемы: именно в этой провинции был такой особый сорт…

Леев умолк, погрузившись в созерцание, но мальчишка опять все испортил, поторопив его:

— А дальше что было?

— Это уже не так важно. Су написал в столицу письмо с покаянными стихами, и его вернули.

Мальчишка встал, не скрывая своего крайнего удивления.

— То есть, получается, его туда послали только для того, чтобы он увидел хризантемы?

— Да.

— А если бы он оказался плохим губернатором?

— Он был добросовестным чиновником в соответствии с требованиями тогдашней империи. Свои обязанности, я думаю, он и в провинции, и в столице выполнял одинаково хорошо.

— А кем его заменили, когда вернули в столицу?

— Понятия не имею. Это не было интересно автору повести, которую я пересказал вам вкратце, и это не интересно мне.

— Но ведь это важно. Понятно, что мало кто хочет по доброй воле служить в отдаленных провинциях. Неужели не лучше держать на такой должности человека добросовестного, чем гонять его туда-сюда из-за каких-то стихов?

— Дело не в стихах. А в том, что премьер-министр знал, о чем писал, а Су Дун-по упрекнул его в невежестве в то время как был б о льшим невеждой. Готовность бросать вышестоящим такие упреки, не владея должными знаниями, говорит о Су не только как о поэте, но и как о чиновнике. Поэтому ему преподали урок.