Мысли мамы, или Как не загнать себя в угол
Шрифт:
Свекровь поджала под себя ноги и залезла на диван.
Я не могла поверить своим глазам: такая всегда по-королевски манерная она сидела, обняв свои колени руками, и сказала:
– Мне твоя Катя мою тетку Нину напоминает, у неё было восемь классов вечерней школы, поэтому после войны ее назначили руководить колхозом, а она, как мне признавалась, думала сначала, что озимые – это значит надо их прям в зиму, раскапывая сугроб, сеять. Собрала мужиков и говорит им, чего, типа удумали осенью. А они ей в ответ: вот, вроде, Нин, девка ты образованная, но дура.
Я рассмеялась от того, что Наталья Леонидовна голос так меняла, изображая мужиков и свою тетку, и поняла, что мне, пожалуй, впервые не стало обидно
– Подруга у меня хорошая, очень, она ребёнка ждёт сейчас.
– Да я знаю, Лен, – иронично произнесла свекровь, – о ней вчера на работе говорили, к тебе пришла, и у меня на языке «крутилось» спросить, как она, она ведь беременная от сына моей коллеги, видишь, как тесен мир, он с женой недавно из-за неё развёлся, вот и говорили о том, как он будет или нет с дочкой общаться, ей пять на днях исполнилось, а он не поздравил.
Я опустила голову, будто мне было стыдно за то, что Катя увела кого-то из семьи.
Свекровь улыбнулась и стала чесать себя за пятку, поймав мой удивленный взгляд, она рассмеялась:
– Ты чего так смотришь? Да, я могу сидеть, задрав ноги выше головы, могу чесаться, а ещё …
Тут довольный Паша, который всё это время рвал принесённый мне журнал, пукнул, и свекровь такая:
– Да-да, а ещё я пукаю, потому что я человек, а не красивая статуэтка, которой ты меня видишь, да и вообще недавно видела программу, что только ленивцы не пукают, а я не ленивец, не статуэтка, я обычный человек, и твою Катю я не осуждаю, понимаешь?
Я подняла глаза на свекровь и она, пытаясь разрядить обстановку, сказала:
– Обещаю тут не пукать, как Паша, но позволь побыть с тобой человеком.
Я кивнула и тоже задрала ноги выше головы.
– Твою Катю, я, возможно, понимаю больше остальных, – голос свекрови изменился, я никогда ни с кем особо не обсуждала свои отношения с папой Димы, но скажу тебе, скажу одно, только одно! Ни о чем не жалею, я была счастлива с ним.
Мне казалось, что на этом признание свекрови закончилось, потому что она заглянула в подгузник внука и встала со словами: «Сиди, я сама сменю подгузник».
Я начала листать погрызенный журнал, думая, что к осени пора покупать себе новые сапоги и уже приводить в форму, посмотрев ещё несколько страниц, я быстро сняла майку и достала из шкафа желтый сарафан на тонких бретельках, красивый, никто ж не мешает мне его дома носить, свекровь с Пашей вернулись, я поймала улыбку, как одобрение тому, что переоделась, ожидая, каких-то советов ну или комплиментов, но услышала:
– А расстались мы, Лен, с Евгением очень плохо: начали ругаться из-за какой-то мелочи, и в порыве гнева я сказала ему: «Да в гробу и видела я тебя белых тапочках», а через несколько дней у него остановилось сердце, врачи сказали, что не смог справиться с напряжением на работе, дома, с переменами в нашей стране после развала Союза. И меня не было на похоронах, понимаешь, любовниц туда не пускают, поэтому даже в гробу я его не видела, и для меня он навсегда остался моим Женькой, таким светлым, искренним, с конфетами «Птичье молоко» на каждую нашу встречу, с улыбкой на всё лицо и глазами, в которых мне не хотелось тонуть, мне хотелось в них плавать, как в горной реке, которая, с одной стороны, будоражит и охлаждает, а с другой стороны, вселяет в тебя страх, страх того, что ты можешь разбиться о камни.
Наталья спустила с рук Пашу, и он стал переставлять ножками, держась за диван и хватаясь, то за мои колени, то за торчащие из-под штанин комбинезона пальцы бабушки, она гладила его макушку, но смотрела куда-то в стену, и говорила уже будто не мне, а самой себе:
– И несмотря на законную жену, которая была старше его, несмотря на законных детей, которые по возрасту были моими сверстниками, я понимала с самого начала свою
Но лишь после смерти Женьки, когда стояла на линейке в школьном дворе рядом с Димой, держащим букет гладиолусов и конфеты «Птичье молоко», лишь тогда я поняла, что к этим отношениям меня подтолкнула тетка, хотя, вроде, при этом и я была не против.
У меня проскользнула мысль предложить Наталье Леонидовне чая, но я боялась заговорить.
– Лен, думаешь, девчонка в двадцать лет мечтает стать любовницей взрослого мужика, – свекровь спустилась на пол к Паше. – И мечтает заниматься с ним любовью в машине под гимн СССР, а именно так и было у нас в первый раз.
Тут во мне промелькнули мысль, что уединиться в машине остается моим желанием, но об этом свекрови я точно не скажу.
– Нет, девчонка в двадцать лет мечтает о романтике, – Наталья посадила Пашу на машинку и стала катать по кругу. – И он мне ее тогда дал, мне кажется. Вместе с ним я впервые полетела в Крым, впервые мне купили мою одежду, я выбирала ее сама, и не нужно было перешивать одежду тети или двоюродных сестёр, впервые мы пошли вместе в ресторан, где я попробовала перепёлку. Заказала, помню, блюдо «Сладкая парочка», и переносят две маленьких сморщенные птицы, похожих на дворовых воробьёв, я аж испугалась, боялась есть.
А Женька такой мне: «Натуль, а ну-ка не робей, одну за одну щеку, другую – за другую».
И Наталья Леонидовна начала так мило хихикать, что я невольно тоже заулыбалась. Казалось, что она сейчас не со мной, а там, в Крыму, с Женькой и их любовью.
Затем она взяла активно зевающего за рулём машины Пашу на руки и молча стала ходить по комнате, не рисуя ногами никаких кругов, слов, как делаю обычно я.
Через несколько минут она осторожно положила его уснувшего в кроватку, подошла к окну, вернулась к дивану и снова, глядя мимо меня продолжила:
– Многое было впервые с ним, и все это было не зря. Я ощущала себя рядом с Женей самой любимой женщиной, но при этом была маленькой девочкой, о которой заботятся, как о нежных лепестках лилии.
Однажды, спустя уже лет пять наших отношений, лёжа на его груди, я рассматривала седые волоски, они завивались непонятными кругами, образуя причудливый узор, будто невидимая паутина, в которую я попала на чуть-чуть, а застряла навсегда, и Женя неожиданно сказал: «Все думают, что мужики изменяют жёнам, потому что тупо хотят с кем-то переспать, но это часто не так. Мы тоже хотим быть услышанными, хотим, чтобы нами восхищались, и в нас верили. Вот ты смотришь на меня так, как на Божество. Смотришь и не ноешь про то, что я не отвёз тебя в Болгарию, подарил не ту сумку. Ты принимаешь полностью всё то, что я могу дать и принимаешь всё, что дать не в моих силах. А женщины часто это делать не могут. Не могут принять, что мы, мужчины, Не можем дать всё, потому что не Волшебники».
Наталья Леонидовна взяла меня за руку, вернее вложила мою руку в свои:
– Но для меня, Лен, Женя был Волшебником, хотя и не давал всё и вся, именно поэтому, не сомневаясь ни на минуту, я родила от него сына.
Я набралась смелости и спросила:
– Почему вы не вышли замуж после смерти Евгения, вы ведь всегда были эффектной?!
Свекровь игриво улыбнулась, шепча «о-ля-ля» и закрутила свои длинные русые волосы в импровизированную шишку:
– Потом, а что у нас было потом, – она бормотала, будто не знала ответ, будто отматывала пленку назад, – а потом появился в моей жизни один Витёк, хотя и звали его Никита, и прям пылинки сдувает, хорохорится, все хорошо, но возьми он и скажи, что не может с Димой выстроить отношения, типа давай делай выбор, понимаешь? А так нельзя! И дело не в том, что женщина должна выбрать между ребёнком и мужчиной, ребёнка, а в том, Лен, что когда тебя ставят перед Выбором, то тебя не во что не ставят