Мысли по дороге на пенсию
Шрифт:
— Ну, учитель, у Вас и прибор! Вас, наверное, из-за него в артиллерию призвали?
— Да, — грит солдат, — с таким в бане всегда есть о чем поговорить. А так вообще, отрок, не в приборе ж дело, а правильной дороге…
— Ну, дядька, это Вам, конечно, такому бывалому, уже не в приборе дело. А мне, не целованному, все мысли тока об одном: когда ж я дудку запарю? А еще пацаны токо об этом и говорят. И все уже пробовали, все рассказывают о разных там манерах и способах. Один я недомеренный что ли? Будто монаший сан храню…
Задумался солдат. Потом покраснел. Потом молвил просто:
— Когда в первый раз дудку запаришь, знать нам не дано, — (очень ему словесный оборот понравился, много в нем значимости и недоговоренности), — А пока души змея обеими руками — и в путь. Хватит тут агрегаты разглядывать!
Не все
— Мил человек, позволь нам, мальца непослушного домой доставить?
А солдат ему в ответ:
— Не суждено, мол, знать нам, где дом, а где дорога наша!
Ушлый мужичонка с другой стороны к нему:
— Вижу, не прост ты, дядька! А я тебе денег дам — много, целый полтинник!
— Да иди ты… к туркам в мортиру, — говорит ему старый солдат, — Не купец я, а Филиппок не конь, чтоб его торговать, и полтина не деньги, вона за свет на 40 процентов, царь-батюшка оплату поднял! Так что иди куда послали!
— Смотри, — говорит ханурик, — будет как с тем пуделем, как у Льва Алексеича Толстого…
И разошлись недовольные. Филиппок встревожился, говорит:
— Не выдавай меня, дяденька, сам ты мне говорил, что не за деньгами мы путь держим, ой, боюсь я: сильно уж у алкашей глаза мутные были!
Солдат же ему:
— Бояться не стоит, надо опасаться. Подобные доходяги не одного Геракла в страну вечной охоты отправили, так что ввожу режим «Ч».
И пошагали дорогу укорачивать. Солдатик чаще обычного трубочку раскуривал: к чутью внутреннему дымок ему помогал прислушиваться. Решил проверку устроить супостатам. Свернул в лесок, попетлял слегка, и, увидев большущий выворотень, вместе с Филиппком спрятался… Долго ли, коротко ждали, да показались из лесу бродяги. Крадучись двигались, вытягивая шеи, как гусаки, озираясь, принюхиваясь. Тихо разговаривали, да кое-что услышали наши путешественники. Собирались враги нагнать их да проследить. Солдату исподтишка кистенем привет передать, а Филиппка связать. Солдат и говорит: «Как бы нашему волку да самому телятей не оказаться. Пойдем школу молодого диверсанта проходить». Стал солдат учить Филиппка потайному шагу да маскировке. Кружили они рядышком с преследователями вплоть до привала, поняли, что привал будет большим. Костер стали бродяги разжигать, да остановились-то, аккурат возле ручья, знать, готовить надумали. Молча смотрел на бродяг солдат и вдруг сказал: «Мелкие людишки, лошаристые, совсем осторожности не празднуют. Чай, от вино-водки на версту не отходили. Ну, ладно». Рядом, на пнище старом, росла семейка грибов поганых. Набрал их солдатик в картуз и говорит Филиппку: «Счас мы Вам покажем погоню! Ты только, Филя, игру мне не сломай. Пока тихо сиди, а после шумнешь, как я покажу. Отвлечь надо пассажиров, от котелка увести». Ну, Филиппок, по отмашке, как скакнет зайцем по кустам, как заверещит девичьим голосом: «Памагите, дядьки!». Голытьба наша, на перегонки, девку искать. Да только пятки сверкающие и увидели — не догнали. Еще бы, был у Филиппка для респекту выписанный камердинер. Родом не то из Сенегала, а может, — из Кении. Цветом был как баклажан, а нраву веселейшего. И научил Филиппка он двум важнейшим вещам в жизни: ничему не расстраиваться и ничего сильно не хотеть — это первая вещь. И вторая — быстро и долго бежать. Так научил бежать, что и лошадь рядом побеги — задохнется. А тут не лошадь, а алкашня. Вернулись бродяги к костру, разлили мутного пойла по чаркам, вокруг варева в кружок собрались, ложку по очереди передают, швыркают, а солдатик с Филиппком уж встретились и тихонько так смотрют и слушают. Один бродяжник говорит:
— Братки, однако, мавка нас поманила. Мне на челябинском централе старый босяк про это рассказывал, так я, дурак, его высмеял…
Другой, самый молодой ватажник спрашивает:
— Что за мавки?
— Так это чудищи, девками прикидываются, кричат там, зовут, задницами мельтешат, а заманят нашего брата в чащу, поглумятся и съедят, во!
Не долго трапезничали — потянуло вдруг по кустам.
За один момент вся погоня сидит без портков и местную нечистую силу пугает звуками и вонью. «Вот, — говорит солдатик, — Помни Филя, ничего зря не растет в божьем мире. И чирей зря не соскакивает, а тем более, грибочки поганые. Счас, ежели я видовую принадлежность не перепутал, еще и судороги начаться должны. Пусть они тут вспомнят, для чего людям жопа дана, а мы пойдем тропу тропить. Заждалась она нас уж». Ну и пошли. Долго шли. Петли петляли… Вброд реки переходили, от людей хоронились, вроде и оторвались.
Глава третья
Первая встреча — усы и герпесный карандаш
«Кто хорошо сражается, стоит на почве невозможности своего поражения и не упускает возможности поражения противника. По этой причине войско, долженствующее победить, сначала побеждает, а потом ищет сражения».
Вдруг, чу, супчиком так запахло — сил нету. Носы у обоих повернуло во вкусную сторону. Побежали, не глядя на усталость. Носики не подвели. Получаса не прошло, добежали до опушки, а там хатка одинокая и собачка отозвалась. А на лай и хозяйка спешит. Толи баба, толи бабка издали, да в домашнем одеянии, разобрать можно только, что женщина в теле. Подошли. Шапки сняли. Старый солдат с уваженьицем так начал:
— Не пустишь ли на постой странников, хозяйка, мы, мол, приличные и по хозяйственной части, мол, крепко мужицкое дело знаем…
Да пока медовые речи разводил, разглядел хозяйку-то. Была она женчиной оригинальной внешности: при приятной основательной комплекции и даже выдающихся формах, имела усики, что твой янычар. Так что посередь фразы фыркнул солдатик и говорит:
— Не могу сдержаться, ты прости меня, ну ты чисто Яга из сказки! Прям дежавю, — и заржал.
Хозяйка брови густые нахмурила и говорит:
— Я вот тебе щас устрою сказки-баюшки. Ишь, охальник, Ягой обзывается и ржет как конь, а ну как я колдунья и превращу в жеребца?!
Солдатик слезу вытер и отвечает:
— Воля твоя, только чтоб не в мерина. Ну не мог я не заржать: подустали уже, да и похож антураж весь. И ты, хозяюшка, очень уж, былинного вида. Так что хочешь — в коней превращай, хочешь — в печь сажай, а только сначала покорми да в баньку пусти.
— Ну, ладно, — говорит хозяйка, — Привыкла я, что моих усов люди пужаются. Идите уж в дом, да топтать или табачищем дымить не вздумайте!
Вошли в низкую дверцу. В избе чисто, пахнет сеном. На печке две девчушки, подростка, румяные да усатые. Улыбаются, шепчутся, шуршат, как мышки. Филиппок, давай все разглядывать, увидал вязанку сушеных жаб и сомлел. Стали женщины внимание проявлять, да визг подняли. Водой колодезной сбрызнули, уши натерли до красна — лежит Филиппок, словно спящая царевна, только дышит тихонько, а сознанья нету. Ну, хозяйка и говорит: «Дочки, а ну раздеть молодца, да на печь: сон — лучший лекарь. Они, по всему судя, не из простых, дворянская, похоже, косточка. Тут народная медицина бессильна, тут фершала подавай, а коли, нету фершала, так пусть поспит на печи. Вас без сознанья не обидит и себе пользу возьмет. На травяном то матрасике да на дровяном жару тридцать три хвори к утру уйдут». Кто ж с хозяйкой спорить будет? Пошел солдатик баньку топить, а бабуся Ягуся горшками бренчит, на стол собирает. Помылся, зашел в избушку с жару в одной исподней рубахе, присел на лавку, да сморило солдатика, приснул. Вдруг, шум, топот какой-то — воспрянул, спрашивает хозяйку: «Что за беда?». А та брови нахмурила: «Повадились, — говорит, — тулгары бродячие, скотину воровать и девок моих пугают. Я хоть и не робкого десятка, а не могу управы найтить. Да и не знаю, что делать. Смертным боем бить нельзя — издавна соседствуем, а проучить прыти не хватает». Пока говорили — стук в ворота и тут же крик: «Тетка, давай старшую дочку на одну ночку, а то вовсе избу сожжем, а девок обеих в полон заберем!».