Мысли по дороге на пенсию
Шрифт:
— Ну-ну, — говорит бабища, — стесняться бросай: мне по чащобе без мужика целую зиму шататься. Давай, справляй мужицкое дело! Стесняться поздно уж нам, оба не парубки.
Ну, думает солдат, одно хорошо, что не парубки. Со стресса да стакана оставил всякую обходительность. Когда на волчат вышел, к смертному бою готовился. Хоть мурлыкал и играл инвалида, а внутри кипела суть хищничья, накопил за службу — телятей не стать. Рвался зверина наружу и когда в кружок подманил разбойничков, и когда княжича шейка так близко маячила. Удержал зверюгу, а вот ночью отпустил. Будь, как будет… Была б послабей женчина, придворная там или учителка, порвал бы как тряпку на лоскутки. Однако противник попался достойный. Давал отпор по всем фронтам. Артиллерия и пехота несли потери. Высоты переходили из рук в руки. Командные пункты обеих сторон устранились. Благо,
Помня карту, повел старый Филиппка к реке. В сидорах много припаса — от души собрали в дорожку. Топорик задарили да собачью дошку. Шли молча, мыслей не было, дороги тоже. Лес все гуще становился, однако вышли на бережок к полудню.
— Пока солнце, — говорит солдатик, — надо нам плотик спроворить, на нем поплывем, отдохнем, отоспимся.
Ну и стали проворить. Разговаривать некогда. Филиппок молодцом, за пристяжного впрягся и плечо в плечо, рядом, до победы. Потом, правда, сел без воли и движенья и только глазами провожал, как солдатик шалашик на плоте мастерил. Погрузились, перекусили, чайком оттянулись, легли на спинки и смотрели на небо. А уж звезды видать и тишь вокруг, только речка журчит. Усталость зверская, а сон не идет. Закурил солдатик трубочку, малец выпросил попробовать. Лежат, по очереди дымок пускают. Беседа незаметно так пошла, сама собой. Филиппок говорит:
— Дядька, ты пока с волчатами хороводы водил, у меня свой бой приключился… Я ж сомлевший был на печи-то… Вдруг сквозь дрему чую: руки по мне легонько так везде прошлись — будто знакомятся. Потом порешительней, и много их, рук-то. Понять не могу, думаю, снится мне, будто девчушки хозяйские во взрослые неприличные игры со мной играют. Я такое только на немецких открытках в балагане на ярмарке видал. Вот, думаю, интересный такой сон получается, и давай вспоминать, что там, на открытках-то было, да в сон добавлять и проснулся. А как не проснуться, когда сердце стучит, в портах колом все. Глядь, а это не сон. А девчушки рот мне прикрыли, говорят: «Насильники набежали, вот мы и хотим, чтобы первый раз у нас был с лаской да охотой. Ты уж не откажи и мамане не выдай нас». И все и закрутилось. Так сказочно все само собой получалось (разговаривать-то нельзя, да и нечем по большей части). Так я в глазенки им смотрю — то одной, то другой — а глазенки довольные, даже озорные, ну и дальше. Не знаю, откуда чего у девчушек взялось, но словно спектакль без единого сбоя мы до последней минутки играли. А расстались, даже не поговорили. Вот думаю, как там они, что думают?
Помолчал солдат. Потом представил себе картинку и еще помолчал. Да и что тут скажешь?
— Ниче, Филька, лиха беда — начало, думать не думай, дорога она сама правду покажет.
Ну и поплыли дальше. А Филиппок спрашивает:
— Как это тебе, дядька удалось вокруг пальца обвести таких отчаянных бандюков?
— Так ить нельзя было по-другому. Бой неизвестно чем закончиться мог, а там ты больной, да и баб не пристало без защиты оставлять. Вот и выходит, ДОЛЖЕН я был обхитрить — и точка! Когда, Филя, должен — это не пустой присвист, а как стенка из каменьев большущих за спиной чувствуется: любой дрыщ победит, выход найдет. А коль нету правды, и стоять накрепко вроде незачем, и богатырюшка продует.
— Все ты, дяденька, мне философии говоришь, а потайные приемы не показываешь. А ну-ка, ты бы сомлевший лежал, а я нас защищать встал? Ведь не готов еще! Обоих бы порвали, а ты меня не учишь ни чему!
— Дык, Филя, я же не учитель. Да и нету секретов у меня, а только ремесло. А уж ремеслу меня учили со всем надлежанием, 20 годочков, а ты, соколик, за двадцать дней в бойцы решил сигануть? Так нету в физике препетумов мобилей — и точка. Ты вот про ночку сладкую мне рассказывал, ведь не побежал спрашивать как, мол, и куда — все само гладко прошло еще и с двумя девками! Это ж не каждый гренадер сообразит, а ты, видать, мечтая, столько раз это все делал, что само все в голове уложилось и прошло в лучшем виде. Видал я, какую рубашку вышитую тебе девчата втихаря в котомку подложили. Видать по нраву им на печке-то было. Вот и в воинском деле главное — привыкнуть к мысли, что бой воевать — это работа, а не подвиг. И относиться надо как к работе, обстоятельно и со старанием. Видали мы, как при аглицком дворе королевская гвардия: все в
— Мудрено, дядька солдат, для меня. Вот грамоте как учат? По буквицам — сначала одну, потом вторую, потом слоги складывать. Вот и ты мне буковки-то покажи!
— Филя, ексиль-моксель, пытаюсь я тебе главное донести, да видать скудны мыслишки мои, невдомек тебе… Ну вот слушай: дед мой, Арсентий, отобрал у пацанвы зайца. Его силком помяло так, что ходил с трудом. Тут зима, безкормье. Ну, приручил зверя, выходил. Думали заяц, а оказалась зайчиха, скоро появились и зайчатки. Дед доволен, отгородил их. Травки кидает. Растут зайчата, играют. Я, пацанчиком, много на них смотрел, и вот ведь что: в народе во всех сказках зайчишка — трусишка, тварь безответная. Вот однажды сосед подвыпил и решил молодого зайчика у деды стащить. Перегнулся через загородку, да ухватил подростка за уши. Так что ты думаешь, умер от страха косой? Ничуть. Он за секунду на мужике дошку вспорол, лапами задними так метко и крепко бил, да так часто, что лохмотья и кровяка только в стороны полетели. Сосед-то без глаза остался, на силу выжил. Так до сих пор и дразнят — «зайцем битый». Так что смертоубийству учить нас лишнее, оно даже зайцу видать от пращуров досталось, а вот «ясная решимость» — эт, брат, я тебе скажу, не каждому бывалому служаке приходит. Вот что растить и тренировать надоть!
Филиппок не отстает:
— То есть, вот как я внутри почувствую — «могу!», так и победа моя?
— Именно.
— А ежели супротивник тоже почувствует, тогда чья победа?
— А тогда, Филя, у кого правды за спиной больше, того и победа. Жизнь она не балаган. В ней обязательно у кого-то правды больше, веры. Вот ее-то, правду, и растят солдаты, всю службу… коли, не заюлил не разу, не смалодушничал, так и поможет она выстоять супротив пяти десятков. Потому как не один ты, а с правдой.
Надолго Филя замолк, а солдатик подумал: «Вот ить хрень! Идеологическая работа и нематериальная мотивация! Тяжело. Надо выпить!» Достал фляжку, махнул по-молодецки, потом еще, и сон пришел к старому солдату. Филипп не спал. Грезилось ему, как сам он, один, голый по пояс, со страшным тесаком встает на защиту ведьминых дочек… И повергает в бегство сотни ворогов. И рубит стрелы на лету. И грозно рычит. И получает приглашение переснять фильму про Конана-варвара, и играть там главную роль… Потому что он, Филиппок, за правду!
Ночь и река победили все мысли, отмыли головы. Проснулись утром свежие оба и голодные. Плотик прибило к песчаной отмели. Развернули скатерть самобранку. Покушали вкусно, женщин вспомнили добрым словом. Старый солдат и говорит:
— Не зря нас тут прибило, видать отсюда дальше путь лежит.
— А в какую сторону пойдем? — спрашивает Филиппок.
— А где правда, туда и пойдем.
Пошли. Уже в сумерках стали ночевку ладить у ручейка. Шалашик уже Филя сам стал проворить, солдат заделал нодью, хоть и не зима, а ночи холодные, да и молодому наука. Чайку вскипятили из разных травок. Дымок из трубки потянулся, и беседа неспешная завязалась. Опять Филя про воинские секреты пытал. Солдат и говорит:
— На пальцах воином не станешь, коли интерес такой, завтра испытаем тебя, спи покуда.
Глава четвертая
В которой Филя один на один с испытаниями и нежданными находками
«В поднебесной, самые слабые побеждают самых сильных. Небытие проникает везде и всюду. Вот почему я знаю пользу от недеяния. В Поднебесной нет ничего, что можно было бы сравнить с учением, не прибегающем к словам, и пользой от недеяния».