Мюрид революции
Шрифт:
— Политическим деятелем заделался, подлец, а приличной табуретки не имеешь! — сердито пробурчал Соколов, с помощью Касьянова поднимаясь на ноги.
Он сел на кровать и принялся допрашивать Лозанова, который стоял перед ним со связанными за спиной руками.
— Говори, где этот азиат… как его… Асланбек?
— Не знаю, — с улыбкой отвечал Конон. Ему действительно было радостно оттого, что Шерипов сейчас где-то там в горах со своими красными конниками, которые еще будут отстаивать революцию.
Соколов, очевидно, угадал его мысли и пришел в бешенство.
— Не
— Ты, Конон, хороший человек, — миролюбивым тоном вмешался Касьянов. — На промыслах все говорят, что такого мастера поискать надо. Бросил бы ты заниматься политикой. Зачем тебе лезть в компанию босяков и дикарей? Назначь какую-нибудь встречу Шерипову или Гикало, а лучше обоим вместе, где-нибудь здесь, под Грозным… Ведь ты же должен понимать, что из вашей революции ничего не вышло и с ней теперь покончено навсегда.
Лозанов держался внешне спокойно, даже отвечал на какие-то вопросы, но мысль его торопливо и напряженно работала в другом направлении: неужели они знают, что именно ему поручено осуществлять связь с отрядами Красной Армии? Или просто разнюхали о его давней дружбе с Шериповым и надеются, что друзья и впредь тем или иным способом будут общаться друг с другом? Как хорошо, однако, что Нина не поселилась вместе с ним! Ее мало знают в лицо, и поэтому она в относительной безопасности…
— Молчишь, собака! — вдруг донесся до него окрик помощника атамана. — Я тебя так веревками скручу, что душа вон вылетит!
— Воля ваша, господин помощник атамана. Мы люди рабочие. У нас испокон века крылья связаны, — угрюмо ответил Лозанов.
Соколов стукнул пухлым, как булка, кулакам по столу и прошипел:
— Смотри, как бы тебе совсем их не обрубили. Понял?
Конон тяжело поднял голову.
— Господин поручик, вы пришли ко мне с обыском? Так делайте свое дело, а уговаривать меня вам, право, не солидно.
Касьянов вспыхнул и, повернувшись к солдатам, крикнул:
— Взять его!..
В ту же ночь Конон под конвоем солдат с примкнутыми штыками был доставлен в городскую тюрьму.
II
В шатоевский дом Шериповых, где уже второй день находился Асланбек, явились представители местной знати. Семья в полном составе сидела в это время за обеденным столом. Все застыли в недоумении от такой «чести».
— В Грозном и Владикавказе укрепилась власть генерала Деникина, — без предисловий заявил кадий. — Крепость Воздвиженская также в руках белой армии.
Духовный отец цепким взглядом ощупывал лица присутствующих, словно желая проверить, какое впечатление произвело на них его сообщение. Все молчали, и только Асланбек поднялся из-за стола и сказал:
— Мы знаем об этом, кадий. — И отошел к окну.
— Так вот, — продолжал седобородый
— И больше ничего? — иронически спросил Асланбек.
— Есть и еще, — ответил кадий. Он повернулся к отцу Шерипова: — Джамалдин, вы должны отказаться от своего сына, если он не выполнит наше требование, или же вместе с ним покинуть Шатой.
— Правильно! — поддержал кадия купец Умалат-Хаджи.
Асланбек вопросительно посмотрел на отца.
— Сын мой — взрослый человек, — сухо сказал Джамалдин. — Я думаю, что он в состоянии отвечать за свои действия. Что же касается меня, то я не собираюсь отказываться от него и вовсе не намерен на старости лет скитаться в чужих краях.
— Ваш сын большевик! — внезапно выпалил Умалат-Хаджи. Он посмотрел на Джамалдина так, словно уличил его в неблаговидном поступке.
— На это его воля, — спокойно ответил Джамалдин.
И тут вдруг раздался дрожащий голосок Айны.
— Но Асланбек вовсе не большевик. Он сам однажды сказал мне об этом! — Девочка произнесла эту фразу и тут же вся сжалась от стыда и страха: обычай не позволял ей разговаривать при мужчинах, а особенно при таких уважаемых людях.
Но на нее словно и не обратили внимания. Все взгляды устремились на молодого Шерипова.
— Нет, — сказал он, — сестра неправа. Или, вернее, еще не знает об этом. На днях, в самое тяжелое время, когда белые подступали к Грозному, я вступил в партию большевиков… — Он высоко поднял голову. — Так что я — большевик. И горжусь этим.
Наступило зловещее молчание. Первым взорвался купец. Его длинный палец вытянулся в сторону Джамалдина.
— Ага! Вот видишь, видишь! — завопил он.
— Что касается того, что я большевик, Умалат-Хаджи, то отец прав: это действительно моя воля, — спокойно заметил Асланбек. — Но я вполне понимаю вашу ярость, почтенный купец: большевики — враги тех, кто грабит бедных, а грабители эти — ваши друзья…
Умалат-Хаджи оскорбился и хотел было уйти, но кадий удержал его, заметив укоризненно:
— Такой молодой, а уже научился говорить дерзости старшим!
— Извините, кадий, мы почитаем мудрость, а не просто старость. Так ведь учили наши предки, — ответил Асланбек.
— Ты заблуждаешься, безбожник! — закричал Умалат-Хаджи.
— Может быть. — Молодой Шерипов улыбнулся.
— Да, да! — Купец прямо-таки надрывался от злости.
— Подождите, не торопитесь, уважаемый Хаджи, — вмешался снова кадий. — Мы, истинные представители аллаха на земле, считаем своим долгом проявить беспокойство о судьбе народа…