На боевом курсе

Пстыго Иван Иванович

На полевом аэродроме Крупки мы получили приказ командующего воздушной армией Хрюкина об отправке в Москву группы пленных немецких генералов. К нам накануне вечером сели два самолета Ли-2 и двенадцать истребителей Як-1. Утром, гляжу, подвозят на двух грузовиках военнопленных, разумеется под охраной. Он вялой походкой направляются к самолетам. Запомнились двое из них: один маленький, толстенький. Второй, рядом с ним, - высоченный, этак около двух метров, - генерал Траут. Это он обещал Гитлеру (что нам стало известно еще до начала наступления из развединформации), мол, "на участке, который обороняет его 74-я штурмовая дивизия, не только русские солдаты- мыши не проползут!.." Ну что же мыши мышами. А что

касается русских солдат, то они не стали ходить на оборону дивизии Траута, а обошли ее, окружили, разгромили, а самого генерала взяли в плен.

Проверив по списку, мы посадили всю эту публику в транспортные самолеты, взлетели вслед за ними, построили по всем правилам сопровождения свой боевой порядок, и группа пошла на Москву.

Тут я отвлекусь. Чем дальше мы продвигались на запад, чем заметнее изменялся характер войны к лучшему, тем больше внимания стали уделять своему внешнему виду мои однополчане, подчиненные. Появились даже полковые пижоны, умудрявшиеся не только ежедневно менять подворотнички на гимнастерках, но и как-то с шиком перешивать брюки, кителя.

В полку у нас было тридцать шесть девушек- оружейниц, мотористок и штабных работниц. Как знать, может, именно их присутствие подтягивало мужчин. Заметно уменьшилось употребление сильных выражений. Появление на людях небритыми, в грязных сапогах тоже стало "вне закона". В полку активизировалась и сразу вошло в быт хоровое пение. Помню, вечером, после ужина собирается группа - и тут же отыщется запевала, и вот затягивается песня.

В годы Великой Отечественной войны родилось много новых песен, причем не только призывных, военно-патриотических, но и по-настоящему лирических, задушевных. "Вечер на рейде", "Огонек", "Синий платочек", "Землянка", "Темная ночь", "В лесу прифронтовом". А какой поистинне неиссякаемый кладезь мудрости в русских народных песнях!.. Они находили массовых исполнителей и благодарных слушателей на всех фронтах, в любых воинских частях. Пели их, конечно, и в нашем полку. Пели увлеченно, можно сказать, самозабвенно.

В полку кроме певцов нашлись и музыканты, и танцоры. Все постепенно стали выходить из подполья - в свободный час вспоминали свое былое умение. Не случайно, когда пришел приказ, которым за боевые успехи, проявленные в боях, несколько десятков летчиков, воздушных стрелков и техников полка награждались орденами и медалями, полковая самодеятельность получила возможность развернуться и проявить себя. Такое событие нельзя было не отметить. И после праздничного ужина начался концерт.

Два друга, любимцы полка, летчики Потапов и Цыганков оказались великолепными танцорами - чечеточниками. Трудно сказать, где и как им удалось добыть свои картинные, "под испанцев", костюмы и ботинки со звонкими подошвами. Во всяком случае, когда они выходили танцевать, то у зрителей буквально дух захватывало! Весть об их мастерстве донеслась до дивизии и даже до корпуса - потом, когда художественная самодеятельность в полку приобрела широкий размах, их стали просить выступать на дивизионных и корпусных смотрах и праздниках. Но вскоре Потапов погиб, а Цыганков был тяжело ранен...

Однако жизнь брала свое. Появлялись новые таланты. В полку всегда тепло встречали и выступления старшего техника-лейтенанта Редькина, человека уже не молодого, лысеющего. Он обычно повязывал голову женской косынкой и запевал такие частушки:

Полюбила писаря, да такого лысого!

Ему некогда писать - только лысину чесать...

Тут Редькин сдвигал платок на затылок и, уморительно гримасничая, чесал свою лысину. Зрители отвечали ему гомерическим хохотом. Это была хорошая разрядка. Забывались все наши невзгоды. А на фронте это чрезвычайно важно.

...После белорусских котлов и окружений

в стремительном движении вперед мы вступили на землю Прибалтики. Противник упорно сопротивлялся: города превращал в крепости, а деревни в опорные пункты.

Такой крепостью враги сделали Вильнюс. Наши войска блокировали эту крепость. Авиации здесь поручили подавить сопротивление противника, и мы сделали это успешно.

Войска фронта уходили все дальше на запад. Нас теперь не покидала забота поиска аэродромов. В прифронтовой неустроенности дорог технический состав, понятно, ждать было долго. Так что частенько мы брали во вторые кабины боевых машин и воздушных стрелков, и обученных стрельбе по воздушным целям техников самолетов. Кстати сказать, они охотно летали за стрелков. Таким образом, помню, взлетев, с аэродрома Буйле, мы нанесли удар по противнику в крепости Вильнюс и произвели посадку на аэродроме Поцунай на берегу Немана, южнее Каунаса. Вскоре и Вильнюс сдался нашим войскам. Техники самолетов, которых мы взяли с собой, несколько дней готовили самолеты к работе. А через два-три дня прибыли остальные, чему мы были очень рады.

Настроение личного состава полка особенно поднялось, когда мы узнали, что за отличные боевые действия наш полк был награжден орденом Красного Знамени. Теперь он стал именоваться - 893-й Витебский Краснознаменный штурмовой авиационный полк.

А наши войска в результате напряженных боев 27 июля 1944 года освободили крупный горд и узел железных дорог - Шяуляй. Противник собрал силы и нанес контрудар - хотел вернуть город. Сложилась очень напряженная обстановка. Тогда наземным войскам была поставлена задача: ликвидировать этот контрудар противника. Три воздушные армии - 1-я, 3-я и 15-я участвовали в эти дни в боевой работе - наносили мощные удары. Никогда, ни до того, ни после этого, я не видел в воздухе одновременно на узком участке фронта, в ограниченном районе, такого огромного количества самолетов.

Боевые действия по целям строились в три эшелона. Сверху, на высоте 2500-3000 метров, шли бомбардировщики. На эшелоне 1500 метров тоже бомбардировщики, а ниже, вплоть до бреющего полета, - массы штурмовиков. Дело дошло до того, что моему заместителю майору Кириевскому, водившему основные силы полка, попала с верхнего эшелона бомба АО-25. Угодила она в левое крыло, недалеко от кабины, и застряла между кабиной и гандолой шасси. Ветрянка взрывателя бомбы, к счастью, не успела отвернуться. Взрыватель не сработал, и Кириевский привез ее на аэродром. Извлечь эту бомбу из крыла самолета и обезопасить ее для наших полковых оружейников труда не составило. Самолет вскоре отремонтировали, и он продолжал летать.

Случай же, конечно, редкий, удивительный. На вопрос, как себя чувствовал, увидев бомбу в крыле, Кириевский отвечал: "А я отклонялся в кабине в сторону от бомбы и закрывался рукой в перчатке - на случай взрыва..." Летчики - народ веселый. Много добрых шуток было вокруг того боевого эпизода.

Спустя годы в Военной академии Генерального штаба на одном из экзаменов мне попался вопрос о Шауляйской операции. Я, конечно, знал его хорошо и ответил обстоятельно. Контрудар противника тогда, конечно, был сорван. А мне же из той операции почему то запомнился такой боевой эпизод.

Как-то мы вылетели на свободный поиск противника. Шли вдоль Немана. Вдруг, вижу, по реке идет пароход-тягач и тянет за собой две большие баржи. Что было в баржах мы не знали, опыта работы по водным целям у нас не было, но летчики сообразили, что это по сути обычная тихоходная цель. Атаковали ее несколько раз. Ударили бомбами, затем эрэсами, наконец огнем из пулеметов и пушек. Баржи плавно начали крениться, задрали носы к небу и затонули.

Это были наши последние полеты на 3-м Белорусском фронте. Вскоре мы приступили к подготовке перелета полка на другой фронт.