На Большом Каретном
Шрифт:
Агеев удивленно смотрел на хозяйку дома, чего, мол, тут смешного, как вдруг до него дошло. Герман Тупицын!
Действительно, это имя созвучно с такой фамилией, как Греф или, скажем, Штуль, но Тупицын...
– И вы... вы запомнили?
– Запомнила?.. – хмыкнула Александра Платоновна. – Да оно мне на всю жизнь в темечко врезалось.
Врезалось оно и в память Агеева, тем более что Герман Тупицын – это не Алексей Петров, коих по Москве и области пруд пруди, да и Чехов – это не Москва, так что долго искать не придется.
В этот момент брякнул звонок над входной дверью, и на пороге застыла дородная тетка лет семидесяти,
– Алла Борисовна.
– Филипп. Филипп Агеев.
– Простите, а по батюшке как?
– Для вас просто Филипп.
– Господи, как приятно слышать столь редкое в нынешнее время имя – Филипп, – почти продекламировала Алла Борисовна, плюхнувшись задницей в изрядно потертое полукресло. И тут же, но уже обращаясь к своей подруге: – Шурочка, неплохо бы и чайку заварить.
– Да, конечно, – спохватилась Александра Платоновна, и, пока она колдовала с чайником и бутербродами на кухне, Агеев успел перекинуться с вальяжной гостьей несколькими, казалось бы, ничего не значащими фразами, в канву которых была включена одна-единственная фраза, ставшая ключевой:
– Скажите, а Андрей, я имею в виду племянника Александры Платоновны, не мог как-нибудь ненароком столкнуться с кем-нибудь из тех мужчин, которые посещали порой Марию?
Реакция была более чем бурной.
– Столкнуться?.. Да о чем вы говорите! Столкнуться! Бывали дни, когда этот дурачок часами просиживал у меня, подстерегая ее хахалей! И однажды...
Агеев прижал к губам палец, на что Алла Борисовна быстро кивнула и едва слышно произнесла:
– Да, конечно, я вас прекрасно понимаю. Тем более что и он сам просил меня не рассказывать об этом тетке.
И она качнула головой в сторону кухни.
– В таком случае можно будет навестить вас дома?
– Естественно! Телефон запишете или, может, запомните?
– Запомню.
Свистящим шепотком она продиктовала номер домашнего телефона и тут же спросила:
– Когда ждать?
– Да сегодня и ждать, – пожал плечами Агеев. – Чего откладывать-то?..
Глава одиннадцатая
Когда Агеев вышел из подъезда хрущевской пятиэтажки, в которой жила Алла Борисовна и где снимала однокомнатную квартирку Мария Дзюба, он уже не сомневался, что ему удалось-таки зацепиться за хвост мясника, наворотившего кровавого фарша на Большом Кaрeтном. Правда, покоя не давал один-разъединственный вопрос: как отреагирует на факт расследования столичная прокуратура, спустившая на тормозах это дело? Закроет глаза или... или все-таки попытается усмотреть в факте расследования, проведенного «Глорией», нарушение всех прав и норм Положения о частных охранных агентствах и прочих охранно-детективных структур, где в первую очередь будет поставлен вопрос о незаконном вторжении в частную жизнь клиента. Даже если этот клиент мертв.
А ведь стоило тому же следователю межрайонной прокуратуры копнуть недавнее прошлое убитой да поработать малость с «членами ее кружка», как выразилась тетка Толстопятова...
Впрочем, это уже не его заботы.
На дворе установилась по-настоящему весенняя погода, когда уже отзвенели ручейки и готовы были брызнуть сочной зеленой листвой налившиеся на деревьях почки, и Филипп, махнув рукой на автобус, зашагал по направлению к станции. Хотелось
Итак, налицо классический любовный четырехугольник, который должен был в конце концов взорваться, чтобы похерить под собой все то, что еще недавно называлось любовью.
И вот они, четыре стороны драмы, на фоне которой дедушка Шекспир действительно мог отдыхать.
Во-первых, отвергнуто-униженный и обманутый претендент на сердце любвеобильной красавицы, которого поматросили да бросили, а если говорить словами родной тетки этого несчастного, то дать-то ему дали, да замуж не вышли.
Второй герой этой драмы – более удачливый счастливец, которому повезло. Хотя еще неизвестно, кому из них на тот момент повезло больше: Толстопятову или все-таки Юрию Толчеву? Одному из этих двух идиотов судьба подарила шанс навсегда избавиться от вампира в юбке, а второму... Впрочем, не суди, да не судим будешь. Вряд ли Толчев мог предполагать, в какие силки затягивают его взыгравшие гормоны, когда балдел от счастья, наслаждаясь в ЗАГСе божественными звуками вальса Мендельсона.
Третья сторона четырехугольника – по-своему несчастный тридцатилетний пожиратель женских сердец Герман Тупицын, на которого запала стервенеющая вампирша и дальнейшая судьба которого пока что просвечивалась довольно смутно. Еще неизвестно, как обернется против него уголовное дело по факту двойного убийства. А в том, что это дело все-таки будет возбуждено, Агеев даже не сомневался.
И четвертый фигурант этой драмы – героиня, которой, возможно, кто-то и посочувствует, кто-то ее и пожалеет, но найдутся и такие, кто просто плюнет в ее сторону. Однако можно повторить: не суди, да не судим будешь.
А Агеев и не осуждал никого из них, просто сопоставлял разрозненные факты, мысленно воспроизводя то, что могло случиться и в конце концов случилось, когда Толстопятов узнал-таки, что его Мария не только с ним, любимым, делит свою постель.
К этому времени Андрей уже ушел из семьи, хотел было поселиться в Чехове, на квартире своей тетки, однако Мария уговорила его «не делать глупостей», чтобы не было лишних сплетен в городе. И он стал снимать комнату где-то в Останкине, надеясь, видимо, на что-то большое, светлое и чистое... А когда вместо этого «большого, светлого и чистого» пришло прояснение и он узнал, что в те тоскливые ночи, когда он грызет подушку от одиночества в съемной квартире в Останкине, его любимая тискает в своих жарких объятиях более молодого и более счастливого соперника, он рванул в Чехов для выяснения отношений.
Видимо, в этот момент у него и произошел вполне естественный срыв человека, склонного к алкоголизму, что нельзя осуждать. И Агеев не осуждал. Он просто воспроизводил мысленно то, что могло твориться тогда в душе и в сердце любимого телезрителями человека.
Неизвестно было, что конкретно произошло в тот вечер между Толстопятовым и Марией, можно только догадываться, что за лапшу она ему навешала на уши, однако он не только простил ее, но вдобавок ко всему прочему уговорил свою тетку не гнать Марию с квартиры. Поверил, видимо, ее словам, что это был «какой-то непонятный срыв», а может, и еще чему-то, в надежде, что все забудется, все срастется и все опять вернется на круги своя. Любовь-морковь, счастливая долгая жизнь и удушающие объятия в постели.