На далеких окраинах
Шрифт:
В павильоне, задрапированном полосатым тиком, с дощатым некрашеным полом, два офицера-линейца степного происхождения и статный адъютант с ярко-красным орденским бантом на белом кителе отхватывали разухабистую польку.
У одного из столов, поближе к проходной дорожке, сидели две личности в неопределенных костюмах: они пили красное вино местного первушинского приготовления. Стаканы были почти допиты, бутылка, неубранная еще со стола, была совершенно пуста.
— Что, в бутылке ничего нет? — спросил один.
— Пусто... — отвечал
— Ну, доливай свой стакан, да и мой кстати...
— Пусто, тебе говорят.
— Ничего, наливай...
— Я, брат, не Боско...
— Нет, я это к тому говорю, что если бы ты из пустой бутылки начал наливать и вино полилось бы...
— Это было бы странно.
— Зато выгодно.
— Выгодно?
— Ну вот, нам странно, а ему выгодно...
Он указал глазами на Перловича, который в эту минуту подошел к ближайшему фонарю закурить сигару.
Оба помолчали и стали насвистывать персидский марш.
— Батогов с передовой линии приехал.
— Ты его видел?
— Да, сегодня у Спелохватова. Приехал, говорит, поправляться, а то совсем продулся.
— Еще бы, дураком играл; закладывает чистые, а ему понтируют на мелок.
— Цены деньгам не знает. Легко пришло, легко и ушло.
— У того не уходит.
— Тот, брат, помесь жида с ляхом, на немецкой подкладке, порода, на сей предмет приспособленная.
— Это точно, что приспособленная.
— А что, если бы нам какая-нибудь благодать с небеси — бряк... Эк ее заливается! А ведь барынька хоть куда... просто дух захватывает.
Последнее было произнесено по поводу звонкого смеха Марфы Васильевны, пронесшегося из уютного уголка сада, где Хмуров угощал все общество замороженным шампанским.
— Кто это? — спросила Марфа Васильевна, пристально всматриваясь в глубину аллеи. Там шел человек среднего роста с большой, темной бородой; на нем были высокие походные сапоги и вместо кителя — белая шелковая рубаха с погонами; через плечо, на тонком ремне висела кавказская шашка.
— Кто это? — повторила свой вопрос Марфа Васильевна. — Я его никогда здесь не видела.
Перлович взглянул, побледнел и сделал вид, что не слышит вопроса. Хмуров занят был откручиванием проволоки у новой бутылки; прочие тоже никто не заметили новоприбывшего, да и сам он словно сквозь землю провалился, свернув в боковую аллею.
— Как было бы прекрасно, если бы не эти проклятые комары, — произнес Перлович с заметным смущением, дав разговору новое направление.
— Это еще что! — начал один из собеседников. — Это еще очень сносно; а то, вы представить себе не можете, раз в Кармакчах мне пришлось ночевать на открытом воздухе — тут, знаете, сейчас камыши — это ужасно! Пробовал курить — не помогает, завернулся с головой под простыню — дышать невозможно...
— Пью за ваше здоровье, Марфа Васильевна!— отчеканил рыжий артиллерист и приподнял стакан.
— Пейте, — произнесла она, слегка повернув свою голову.
— Чокнемтесь...
Марфа
— Это еще что за глуп... нежности? — поправилась Марфа Васильевна и быстро отдернула руку. Стакан выскользнул из облитых вином пальцев и покатился по столу.
Рыжий артиллерист вскочил, хотел что-то сказать, заикнулся и, повернувшись, быстро вышел из павильончика.
— Ну, за что вы его обидели? — начал Хмуров.
— Кто его обижал?.. Так комары в Кармакчах сильно кусаются, — обратилась она к тому, чей рассказ был прерван тостом рыжего артиллериста...
Неловко шагая в своих широких кожаных шароварах, вовсе не приспособленных к нашей ходьбе, в красном расшитом халате, в тюрбане из красного же куска шерстяной ткани, подходил к столу молодой туземец, по типу — узбек, оставляя на песке дорожки глубокие следы острых металлических каблуков. Это был очень красивый парень с яркими белыми зубами, способными жевать свинцовые пули, с едва пробивающимися усами, с веселой, хотя несколько глуповатой улыбкой.
— А, здравствуй, приятель! — произнес Хмуров, по-видимому, узнав джигита.
— Аман, — отвечал тот и обратился к Перловичу. — Эй, тюра! Мой тюра зовет; вон там. — (Джигит указал рукой к воротам сада). — «Поди, Юсуп, скажи Перлович-тюра, чтоб сейчас пришел», — говорил он ломаным русским языком.
— Это Батогова джигит, — объяснил Хмуров в ответ на вопросительный взгляд Марфы Васильевны.
Джигит пристально смотрел на русскую женщину; улыбка его росла все шире и шире.
— Эх! Хорош марджа... [4] якши ой! ой! — бормотал наивный узбек.
4
Марджа — женщина.
— Вот и этот тоже, — произнесла Марфа Васильевна и расхохоталась.
Перлович встал и отвел джигита в сторону. Он несколько минут говорил с ним вполголоса и закончил словами:
— Завтра утром... так и скажи... завтра.
После этого джигит пошел к воротам, оглянувшись раза два на Марфу Васильевну.
Весь запыхавшись, бежал с салфеткой в руке один из буфетных прислужников. Из боковой аллеи выскочил другой, тоже в взволнованном виде, с разорванной полой фрака:
— Поймал?!
— Пойди, поймай... Я к воротам, а они — через забор.
— Тоже чиновники прозываются... эх!..
— Много напили?
— На три с четвертью... Ах, господи! Народу много — прислуги мало: нешто за всеми углядишь!
— Где углядеть! Слышь! Федор Иванович кличет.
— Однако, мне пора и домой, — сказал Хмуров, поднимаясь со стула — Тоже ведь хозяйственные распоряжения надо сделать.
— Ну, что же, поезжайте; мы еще посидим. Перлович, вы не откажетесь быть моим кавалером?