На далеких рубежах
Шрифт:
— Ах, оставь, Лиля, свои опасения! Телюков не настолько глуп. Переживает, конечно, но с кем такого не бывает?
— Прошу тебя. Лучше приходи через часок незаметно. Я выйду.
Харитина Львовна, заметив, что ее дочь отстала, позвала ее. Лиля пошла быстрее, ведя за руку Назык. Поддубный не захотел противиться Лилиной просьбе и, догнав Семена Петровича, сказал ему, что на пироги не придет, сославшись при этом на какие-то неотложные дела.
— Ну, как знаешь, — обиделся Семен Петрович. — Вола к яслям на налычаге не тащат.
Лиля
— Не встретил?
— Кого?
— Разве не знаешь?
— Нет, не бойся.
— Боюсь. За тебя боюсь, мой любимый!
Поддубного охватила тихая радость… Ему как-то не верилось, что она с ним, его Лиля, и что она сама предлагает свое сердце… Лиля, о которой он еще не так давно и мечтать не смел, стоит рядом, и он обнимает ее, целует…
Порой ему казалось, что это сон. Но нет, нет. Вот она, его дорогая, любимая Лиля!
Они сели на скамейку, и Поддубный начал рассказывать о том, что он почувствовал, встретив Лилю впервые в Кара-Агаче, и как больно было ему, когда на второй день после приезда в Кизыл-Калу пришел он к Семену Петровичу, чтобы увидеть ее, и встретил на веранде Телюкова… Признался ей, что все это время украдкой наблюдал за ней, а когда сегодня увидел ее у рояля, то готов был выйти на сцену и во всеуслышание сказать: «Это моя Лиля», — и умчать ее с собой, в небо, к звездам.
— Мне казалось, — говорила Лиля, — что я играю для тебя одного. Только для тебя.
Но напрасно полагала Лиля, что мать не слышала, как она выходила. Чутки бывают матери, когда нужно следить за дочерью! Встала Харитина Львовна, вышла на веранду, потрогала постель — так и есть, вынырнула…
— Семен, — слегка толкнула мужа в плечо.
Семен Петрович перевернулся на другой бок, сонно покряхтел.
— Семен!
— Ну что?
— Лили нет. По-видимому, к майору вышла.
— К Поддубному?
— Ну да.
— Ну что ж, старушка, спи…
— Ах, боже мой! У тебя жену уведут из-под носа — и то не услышишь.
— В молодости не увели, а теперь вряд ли найдется охотник.
— Что ты мелешь, Семен?
— Ложись, ложись, Харитина. Другая бы мать на икону молилась, чтобы бог послал такого зятя, а ты сокрушаешься. Будто сама не была такой…
Харитина Львовна только вздохнула. Пошаркала шлепанцами по полу, поохала и легла в постель.
В понедельник майор Поддубный выехал с экипажем радиостанции и солдатом-наблюдателем на авиационный полигон.
Автомашина петляла между застывшими барханами, над которыми колыхалось раскаленное, ослепляющее глаза марево. На линии окоемов, в голубовато-белом, широко разливавшемся озере плавали песчаные островки разнообразных очертаний. Некоторые из них, казалось, возвышались над водой на
На самом деле, конечно, никакого озера не было. То был мираж. Но до чего же явственно ощущалась вода!..
Любуясь этим необыкновенным явлением природы, Поддубный вспоминал о своей вчерашней встрече с Лилей. Свидание было коротким. Лиля сказала, что мать отчитала ее за долгое отсутствие накануне вечером и торопилась домой. Бедняжка! Он понимает, как ей больно выслушивать материнские упреки. Конечно, ему нужно объясниться с Харитиной Львовной, а может быть, даже и с полковником…
Тяжелая радиостанция застревала в песках. Солдаты то и дело соскакивали с грузовика:
— Раз, два — взяли! Еще раз — взяли! — раздавались возгласы, и солдаты дружно подталкивали автомашину.
Двадцать километров ехали полтора часа.
Наконец среди мертвых песков показались творения рук человеческих — деревянная вышка и небольшой глинобитный домик. Это и был полигон. Неприглядная картина. Саксаула — и то не видно. Один песок вокруг — зыбучий, скрипящий. Ступишь — нога увязнет по щиколотку, через сапоги чувствуешь, как он раскален.
Приезжих встретила полигонная команда. Ефрейтор, который был здесь за старшего, отдал рапорт. Отпустив руку от головного убора — панамы, он прикрыл ладонью курносый, облупившийся нос и выслушал указания майора.
Радисты открыли термос, каждый солдат выпил по кружке горячего чая. Он чудодейственно влияет на организм человека в пустыне. Выпьешь, пропотеешь — и уже не так донимает жара, становится легче дышать, исчезает вялость.
Затем радисты принялись разворачивать радиостанцию, солдат-наблюдатель полез с биноклем на вышку, а Поддубный в сопровождении ефрейтора отправился к мишеням, чтобы осмотреть их.
Они отошли от вышки метров на четыреста, как вдруг ефрейтор остановился и насторожился:
— Товарищ майор, поглядите! — и показал рукой вправо.
— Что там? — спросил майор и тотчас же заметил варана, медленно сползавшего с бугра. Увидя людей, он повернул назад. Добравшись до вершины бугра, на мгновение остановился, потряхивая отвислым подбородком. Варан очень напоминал крокодила. Поддубный достал из кобуры пистолет, выстрелил, но, очевидно, промахнулся — животное проворно задвигало хвостом и скрылось за барханом, оставляя на песке следы коротких лап.
— Дайте мне пистолет, я догоню, — попросил ефрейтор.
— Не надо, — майор вложил пистолет в кобуру. — И часто они встречаются здесь, эти ящерицы?
— Нет. Это, верно, какая-нибудь приблудная. Они в горах обитают. А вот шакалы частенько наведываются. До чего ж неприятно воют, товарищ майор. Прямо мороз по коже дерет!
— Страшно?
— А мы здесь редко ночуем. Больше остерегаемся фаланг и скорпионов. Один раз фаланга заползла мне за пазуху. Хорошо, что почувствовал и раздавил. А то б укусила, проклятая!