На дальних берегах
Шрифт:
— Я не могу больше! — сквозь зубы процедил Вася.
— Подожди.
— Ну! Теперь можно?
— Подожди.
Вася хорошо видит лицо Карранти, который, поджидая их, смотрит почему-то в сторону.
— Что же ты медлишь, Мехти?
Но тут произошло нечто неожиданное. Когда они поравнялись с Карранти, тот обернулся к ним и в бешенстве закричал:
— Что вы так плететесь! Так вы и черепаху не догоните! Скорее налево, в третий подъезд!
Карранти не узнал их в темноте, принял за своих, и это спасло ему жизнь, а Мехти
Они понимали, что спаслись чудом. И они и Карранти. Так уж случилось. Карранти искал их, они давно уже искали Карранти и все никак не могли напасть на его след… А вот встретились — и пришлось разойтись. До новой встречи…
Вася понял, что только Карранти мог узнать и выдать Анжелику немцам, и сейчас уже мечтал об этой новой встрече, жалея в глубине души, что рядом с ним был сегодня Мехти. Если бы не Мехти, он давно бы разрядил свой автомат в американца, которого ненавидел сейчас больше всего на свете.
Ненависть заслоняла от Васи все, что было вокруг него, и он не помнил, как Мехти вывел его в тихий узкий переулок.
Мехти и Вася вошли в зал кинотеатра, когда сеанс уже начался. На экране армия третьей империи переходила линию Мажино.
Мехти и Вася должны были обязательно сесть в разных концах зала, чтобы оставленная ими взрывчатка могла поднять на воздух весь кинотеатр. Однако несчастье с Анжеликой выбило из колеи и Мехти. На этот раз ему изменило обычное умение мгновенно ориентироваться в обстановке, хладнокровно учитывать каждую мелочь.
Большинство мест в зале было занято, и Мехти с Васей машинально стали пробираться к задним рядам. Глаза их не привыкли к темноте, и они шли ощупью, толкая солдат, наступая им на ноги. Отовсюду слышалось шиканье. Мехти и Вася шли, как по краю пропасти.
Наконец они нащупали свободные стулья. Мехти потянул Васю за рукав, и они сели. Мехти толкнул Васю локтем, и они, почти одновременно, раздавили капсюли детонаторов в карманах. Затем сняли свои сумки и для удобства спрятали под стулья, на которых сидели.
Теперь можно было посмотреть на экран.
Демонстрировался фашистский фильм «Разгром Европы». Небо кишмя кишело «мессершмиттами», все живое на земле гибло под гусеницами танков с черной свастикой и белыми черепами, дома превращались в руины, море бороздили бесчисленные военные корабли. Война шла и под водой — немецкие морские пираты, все как на подбор, здоровенные, с традиционными длинными бородами, торпедировали французскую эскадру, и гигантские столбы воды вздымались там, где секунду назад находился корабль.
Это внушительное зрелище должно было вселить веру в «сверхчеловеческую» силу гитлеровцев.
В вагоне, в Компьенском лесу, разыгрывалась комедия капитуляции Франции. Гитлер довольно потирал руки. И снова начали сменяться кадры, показывающие победу за победой…
Но немцы, находившиеся в зале, смотрели фильм равнодушно:
А Васе и здесь не сиделось… Жажда мести томила его… Так и подмывало пустить автоматную очередь в головы сидящих перед ним фашистов. «Если бы не Мехти, если бы только не Мехти…» На себя ему было наплевать, но не мог же он допустить, чтобы пострадал Мехти! Это было единственным, что сдерживало Васю.
А с экрана гремели пушки, выли минометы, ревели «мессершмитты», с бреющего полета обстреливающие мирных людей… Пала Чехословакия, фашисты триумфально двигались к Польше. Все склонялось перед их мощью.
На экране — сцена расстрела женщин и стариков. Крупным планом показаны лица солдат: это «национальные герои».
— Это я! Это я! — крикнул вдруг один из солдат, сидевших в зале. — Вы видели? Это был я!
Но никто не отозвался, никто не похвалил его… Все это было в прошлом, в далеком прошлом.
Пожалуй, многих из сегодняшних зрителей можно было увидеть на экране, но они уже не вопили «это я», как этот болван, который только раздражал всех своим криком. Солдаты предчувствовали надвигающуюся на них беду, и их беспокоила уже не судьба нацистской Германии, а своя собственная. Они хотели бы забыть обо всем, что глядело на них с экрана, — это сейчас вовсе не поднимало их боевого духа, а наоборот, пугало их, служило против них беспощадным обвинением.
— А, это долговязый Курт! — обратился Мехти к Васе так, чтобы могли услышать и соседи. — Я его знаю. Я уже видел эту картину.
Вася не отзывался. До взрыва оставалось минут двенадцать.
— Да, это точно. Я видел эту картину, — еще громче повторил Мехти, подтолкнув Васю. Но Вася сейчас ко всему был безучастен. В ушах его все звучал крик Анжелики. Ему казалось, что крик этот звучит и с экрана, сквозь грохот танков и рев самолетов.
— Да, я вижу эту картину уже в третий раз, — и Мехти, поднявшись с места, потянул за собой Васю.
Снова отовсюду раздалось шиканье: тени Мехти и Васи легли на экран. Вскоре тени исчезли…
Вася и Мехти торопились уйти подальше. Они шли по той же дороге, по которой пришла сюда Анжелика.
На перекрестке, в средних кварталах города, они замедлили шаг.
«Анжелика, родная!.. Ты услышишь, ты услышишь наш голос! И узнаешь, что мы живы, что мы мстим за тебя!» — думал Вася, смотря на город.
— Пора, — сказал Мехти.
И тут же послышался грохот взрыва.
Мехти не знал, что цепь сегодняшних неудач продолжается — они оставили взрывчатку в одном месте зала, и взрыв разрушил боковую стену, похоронив под собой лишь небольшую часть зрителей. Большинство же гитлеровцев уцелели и сейчас, озверев от ярости, толкались и бесновались вокруг обвалившейся стены. А через несколько минут улицы Триеста снова осветились синим, прыгающим светом фар, и все дороги, уходящие из города, закишели мотоциклами.