На дальних берегах
Шрифт:
— Я все сделаю, — кивнул Ферреро.
Через десять минут большая группа вооруженных партизан спускалась по горной тропинке. Их вел Ферреро.
Идти оказалось труднее, чем он думал. Везде были немцы, и приходилось то и дело сворачивать в сторону, удаляться вглубь леса. С трудом достигли они обрыва, где Мехти вел недавно неравный бой с фашистами. Пуговицы от солдатских шинелей, пробитые пулями каски — все говорило о том, что Мехти уложил немало фашистов. Земля у обрыва была усеяна осколками гранат и камней.
«Да, трудно ему было, очень трудно», — думал каждый.
К Ферреро
— Там, внизу, следы немецких сапог, — сказал он. Ферреро оживился:
— Ведь Михайло тоже был в немецких сапогах!
— Там много следов, — хмуро сказал болгарин.
Ветви карликовых сосен были помяты: кто-то хватался за них, катясь вниз по склону…
Ферреро велел обшарить весь овраг. Но тут партизаны увидели карабкающегося к ним Сильвио. По тому, как он торопился, чувствовалось, что у юноши важные вести. Сильвио еще ночью был отправлен к крестьянке-связной, у которой ночевала группа Мехти перед тем, как идти в Триест.
— Что? — нетерпеливо спросил Ферреро, когда Сильвио, запыхавшись, остановился перед ним.
— Жив… жив Михайло! — радостно воскликнул Сильвио. — Он был там, переоделся, взял свой этюдник и тут же ушел.
— Куда ушел? — перебил его Ферреро.
— Как куда? К нам в лагерь.
— Но у нас его нет!
Партизаны озадаченно переглянулись. Кто-то высказал предположение:
— А вдруг Михайло у немцев? Ведь он мог не знать, что вокруг немцы!
Командир, промолчал.
Дальнейшие поиски ничего не дали. Ферреро был неутомим, он посылал партизан по одному, по два в занятые немцами села: ведь могло же случиться, что Михайло принял новый бой и был тяжело ранен. И каждый раз, когда посланные возвращались с вестью, что Михайло в селе нет и что сельчане не слышали, чтобы его схватили немцы, Ферреро в душе радовался: для него было бы жестоким ударом, если бы Мехти оказался в лапах у немцев.
Больше суток искали партизаны Михайло. Люди не смыкали глаз: они забирались в самое логово врага, любым способом добывали сведения о своем товарище. Особенно усердствовал Сильвио. Однако поиски ничего не дали.
После недолгого раздумья Ферреро пришел к выводу, что нужно послать людей в Триест, чтобы повидаться с членами триестинского подполья, обновить места явок, связь, а заодно найти следы Мехти и узнать судьбу Анжелики. Все это мог сделать либо он сам, либо его заместитель. Было решено, что в Триест пойдет полковник, а с ним Анри Дюэз.
Многое хотел сказать Ферреро своему заместителю, к которому он привык за это время, как к родному брату, и которого крепко полюбил. И вот они прощались. Стояли друг перед другом и молчали. Ферреро смотрел на полковника, словно желая навсегда сохранить в памяти родные черты его лица. В сущности, ведь не так много лет Сергею. Сорок. Но как, он постарел за то время, что они были вместе. Серебрится жесткая щетинка на небритом лице, мешки под внимательными, чуть усталыми глазами… То же самое думает полковник, молча прощаясь со своим командиром. «Рано постарел ты, Луиджи. Что такое пятьдесят лет?.. Знаю, тебе очень трудно, друг мой. Мне тоже трудно… Прощай, Луиджи…»
Луиджи кусал седой ус, глядел вслед удаляющимся Сергею и Дюэзу. Круто
По юго-восточной окраине Триеста шли два человека. Оба были в изрядно потрепанных рыбачьих робах из грубого брезента. Впереди, слегка прихрамывая, шагал худощавый рыбак с острым и желчным лицом, а в нескольких шагах от него, согнувшись под тяжестью большой плетеной корзины, полной свежих усачей, шел его спутник. Одежда их была еще мокра и покрыта рыбьей чешуей, и от них пахло морем и рыбой. Они шли по направлению к рынку, а вслед за ними брели голодные коты. Шедший впереди был Анри Дюэзом, за ним следовал Сергей Николаевич.
Все казалось розовым в утренних лучах солнца. Сергей Николаевич понуро шел за Дюэзом, сгибаясь под тяжестью своей ноши. Впереди медленно ползла его тень, а ему казалось, что это не его, чужая… Он отчетливо слышал своеобразный городской шум и старался не оглядываться, когда мимо проходили патрули. Он, Сергей Любимов, сейчас рыбак, глухонемой…
Из трехэтажного облезлого дома нацисты вывели окровавленного мужчину, он упал, его поволокли по мостовой к грузовой машине. Сергей Николаевич слышал, как хрипел истекающий кровью мужчина и как неистово кричали трое его детей — два мальчика лет десяти и восьми и девочка, поменьше.
Но Сергей Николаевич не должен слышать это, ведь он глухонемой…
Трое гитлеровцев остались охранять дом, остальные, взяв свою полуживую жертву за руки и за ноги, швырнули ее в машину и уехали вниз, к центру города. Дети с плачем побежали за машиной. Бежавший впереди споткнулся, со всего разбега ударился о камни мостовой, крикнул от боли. Брат и сестра подняли его. Они остановились, смотря вслед машине, увозившей их отца. Кругом стало тихо, слышалось лишь всхлипывание детей. Девочка то и дело вытирала грязной ладошкой капли слез, размазывая их по щекам.
Сергей Николаевич почувствовал, как заиграли мышцы его рук, и поймал себя на том, что он выпрямился, словно вовсе и не нес на спине тяжелую корзину, полную рыбы. Дюэз, как ни в чем не бывало, слегка прихрамывая, продолжал идти и невозмутимо посасывал свою глиняную трубку. Сергей Николаевич снова сгорбился и побрел за товарищем, искоса поглядывая на свою длинную тень сбоку.
Промчались несколько машин. Неожиданно одна из них затормозила около Сергея Николаевича.
— Стой! — крикнул вышедший ив кабины грузовика офицер. Из кузова выпрыгнули несколько эсэсовцев и итальянских солдат.
Сергей Николаевич не остановился, но сильный удар автоматным прикладом в бок заставил его пошатнуться.
Дюэз обернулся, увидел, что его товарища взяли в кольцо, и, прихрамывая еще сильнее, проковылял к эсэсовцам.
— Что он вам сделал? — спросил он у офицера, вынимая трубку изо рта, старчески выпячивая нижнюю губу.
Офицер, видимо, счел ниже своего достоинства ему отвечать. Повернувшись к своему соседу, он спросил:
— Что за хромой?
— Готов лишиться головы, — решительно произнес один из итальянцев, — что этот субъект вовсе не хромой.