На день погребения моего
Шрифт:
Сначала Кит воспринял всё это как розыгрыш Бригады Кочегаров, и как можно быстрее прокрался вверх по лестнице, чтобы посмотреть. У люка стояли морские дозорные с винтовками Манлихера.
— Я пассажир, — начал протестовать Кит. — Я из Америки.
— Я слышал. А я из Граца. Возвращайтесь обратно.
Он пробовал другие лестницы, другие люки. Карабкался по вентиляционным шахтам и прятался в прачечных, но всё это помогало не больше пяти минут в беспощадном сером военном мире, лишенном гражданских благ: никаких женщин, цветочных композиций, эстрадных оркестров, высокой кухни, хотя он был благодарен за несколько вдохов свежего воздуха полной грудью.
— Нет-нет, трюмный краб, это не для таких, как ты,
Кит получил койку в кубрике, в тесном изгибе эркера, и О. И. С. Бодайн пришел убедиться, что всё нормально. Он превратился в Призрака Нижних Палуб, изучил все места, в которых можно спрятаться, когда кто-то спускался с верхних палуб, а в остальное время регулярно отрабатывал смены кочегаром.
Для Тевтонца высокого ранга Капитан этого судна оказался на удивление нерешительным, меняя свои решения каждые пять минут. Несколько дней дредноут Его Величества «Император Максимилиан» пытался найти берег, сначала плыл на север, потом — снова на юг, туда-сюда, всё в большем отчаянии, словно пытаясь найти эпическое морское сражение, которое, как думал Капитан, происходило прямо сейчас... Хотя первым портом захода был объявлен Танжер, в то время, по информации «матросского телеграфа», находившийся под контролем мастного военного диктатора Мулай Ахмеда ер-Расули, Капитан решил вместо этого причалить дальше к югу, в жемчужине Железного берега — Агадире.
Кит выяснил причину этого решения, когда заметил стопку использованных тарелок и блюд из обеденного зала первого класса у двери одного из пустых угольных бункеров. Из любопытства он заглянул в бункер и, к своему удивлению, увидел группу спрятавшихся людей, которые жили там всё это время, большинство из них говорило на немецком. Кажется, их должны были внедрить на побережье Атлантического океана в качестве «колонистов», чье присутствие затем должно оправдать интерес Германии к этой территории. Из дипломатических соображений их изолировали в машинном отделении, об этом знал только Капитан, среди его приказов были зашифрованы несколько пунктов относительно их размещения в качестве теневых колонистов по требованию, ведущих подсобное хозяйство на территории, малоперспективной для земледелия, побережье было столь же предоставлено воле ветра, сколь внутренние районы находились во власти племени Су, в целом не расположенного к Европейцам. Фактически побережье было закрыто для всей иностранной торговли эдиктом молодого султана Абдул Азиза, несмотря на это, Франция, Испания и Англия заключили сделку, в соответствии с которой Франция получила право «мирного проникновения» в любой другой регион Марокко.
Там, как сон среди безжалостного марша валов, колонистам начало казаться, что они видят на горизонте, даже чувствуют на ветру запах сказочных Канар, которые вскоре стали воплощать их единственную надежду на освобождение. Многие сошли с ума, сели в маленькие лодки или просто вплавь ринулись на запад, и больше о них никто не слышал.
— Что произошло? Мы уснули в Любеке, а проснулись здесь.
— Я направляюсь в Геттинген, — сказал Кит, — если могу отвезти какие-то ваши сообщения, я с удовольствием.
— Насколько высоки твои шансы туда добраться, если ты прячешься здесь, как мы?
— Временная задержка, — пробормотал Кит.
Городские жители, торговцы Су, Берберы из долины, купцы с караванами с гор и из пустыни забросили свои мелочи повседневного бизнеса, стояли на берегу и глазели, не зная точно, угрожает ли им опасность. Мало кто когда-нибудь здесь видел судно, размерами превышавшее рыбацкий баркас, остальные проплывали тенями где-то далеко в море, их размеры были нечеткими. Козлы-древолазы, сидевшие в ветвях аргании, приостановили объедание фруктов, похожих на оливки, чтобы внимательно рассмотреть металлического гостя. Музыканты Гнауа начали вызывать mlouk gnaoui,
Ослепительно белые стены города предоставили себя на обозрение высокому дрейфующему надменно и без прикрас за пределами повседневной размеренности, отбрасывая заостренные тени сквозь дым труб и пламени, второпях разведенного на берегу, судну, из дружелюбия или страха — непонятно...
Будто снова воплотившись из какого-то промежуточного состояния бардо, однажды безлунной ночью гражданские пассажиры, включая Кита, выскользнули по одному из отверстия в борту «Императора Максимилиана», изначально предназначенного для запуска мини-субмарин, и их тайно выстроили в ряд на берегу, после чего дредноут уплыл обратно в море. Кит, не уверенный, что у него есть будущее во флоте Габсбургов, решил высадиться на берег здесь, быстро нашел себе комнату между портом и дорогой на Могадор, и начал зависать в прибрежном баре «Тавил Балак».
— Мы тут в городе довольно-таки космополитичны, — говорил бармен Рахман, — но тебе лучше не заходить слишком глубоко в долину.
Однажды ночью появился рыбак из парового траулера, независимо шедшего из Остенде, «Фомальгаут», несколько членов экипажа спрыгнули на берег в Танжере.
— У нас нехватка рабочих рук, — сказал Киту шкипер. — Ты нанят.
Остаток вечера прошел как в тумане. Кит помнил, что вступил в дискуссию о проблеме двух «Ступендик» с Моисеем, местным еврейским мистиком.
— На самом деле это привычно для здешних мест. Иона — классический случай. Вспомни, что он плыл в Фарсис, порт которого находится на расстоянии пятисот миль отсюда на север, сейчас он называется Кадис, одно из альтернативных названий — Агадир. Но в этом Агадире принято считать, что Иона сошел на берег на юге отсюда, в Массе. Там есть мечеть в честь этого события.
— Два Агадира, — сказал сбитый с толку Кит. — Он вышел на берег из Атлантического океана? В двух городах одновременно, на расстоянии пятисот миль?
— Словно Гибралтарский пролив действовал, как некая метафизическая точка пересечения между мирами. В те дни пройти сквозь эту узкую апертуру в необъятные непредсказуемые пространства Океана значило выйти за пределы известного мира, и, может быть, это условность —пребывание в одном месте в один момент времени... Во время перехода не выбрало ли судно сразу два пути? Не веял ли ветер сразу в двух направлениях? Или это огромная рыба владела силой билокации? Две рыбы, два Ионы, два Агадира?
— Этот дым, который я тут вдыхаю, — спросил Кит, — это не...хм, гашиш?
— Никогда не слышал об этом веществе, — благочестивый старец казался оскорбленным.
В заведении было темно. Словно меньше было необходимости в обычных источниках света, одна лампа чадила зловонным бараньим жиром. В квартале Касба люди пением вводили себя в транс. Где-то на улице музыканты Гнауа играли на лютнях, задавая ритм металлической ручной перкуссией, видимые лишь тем, для кого играли.
Они покинули бухту Агадира, обогнули Игир Уфрани, когда солнечный свет лишь коснулся горных вершин, и наметили курс к северо-востоку на Ла-Манш, с берега их больше не было видно из-за дыма. Кроме местной марокканской рыбы, селедки Могадора, alimzah и tasargelt, по мере продвижения на север их улов становился всё хуже, в чем экипаж винил присутствие Кита, пока вдруг однажды утром в Бискайском заливе «Фомальгаут» не наткнулся на огромную стаю рыб нескольких видов, столь непомерно избыточную, что она стала серьезным испытанием для верпов и лебедок.