На дне Одессы
Шрифт:
— Офелия! О Нимфа! Ступай в монастырь!
Вун-Чхи затем достал из бокового кармана шинели бутылку с бенедиктином, откупорил ее, поднял ее, как бокал, и важно обратился к окружающим:
— Леди и джентльмены! В наш, извините за выражение, XX век, в наш подлый, гнусный и возмутительный век, век пара и электричества, единственное утешение для порядочного человека — бене-диктин. А посему предлагаю тост за бенедиктинских монахов. Ура! — и он поднес бутылку ко рту.
Но девушки не дали ему пить. После первого глотка они схватили его под руки и повели в
"Топор" при появлении его привстал, поклонился и вопросительно посмотрел на него. Он ждал приказаний. Вун-Чхи подумал немного и сказал по-еврейски (несмотря на то, что он был православный, он недурно говорил по-еврейски):
— Шпиль мир а штикеле (играй мне кусочек) "Скажи, фарвус (зачем) тебя я встретил?".
"Топор" заиграл.
Вун-Чхи лениво подобрал шинель, ниже сдвинул на затылок фуражку и повернулся на каблуках.
Против него сидела Надежда Николаевна, как всегда, строгая и мечтательная. Вун-Чхи упал перед нею на колени и протянул руки со словами:
— О, моя греза прекрасная, принцесса моя светлоокая…
— Книгу принес? — оборвала она его.
— Как же, строгая женщина!
Он встал, порылся в шинели и протянул ей томик Гейне.
— Мерси.
— Не угодно ли тебе божественного нектара? — спросил он и указал на бутылку с бенедиктином.
Она отрицательно качнула головой.
— Спасибо. Мне больше останется, — и он стал тянуть божественный нектар.
Надежда Николаевна посмотрела на него долгим грустным взглядом, покачала головой и процедила:
— Неисправимый.
Вун-Чхи услышал это и сказал ей серьезно:
— Знаешь, когда я исправлюсь?
— Когда?
— Когда я найду человека.
— А я не человек? — весело спросила Саша-Шансонетка, неожиданно обхватив его сзади руками.
Вун-Чхи посмотрел на нее и решительно ответил:
— Нет.
— Кто же я?
— Падшая.
Саша медленно отняла руки и нахмурилась. Она сильно обиделась и хотела пойти прочь, но Вун-Чхи схватил ее за руку, обнял за талию и ласково проговорил:
— Извини. Ведь я, ей-Богу, пошутил. Ты не падшая. У тебя доброе, честное сердце. Падшие — те, "ликующие, праздноболтающие, обагряющие руки в крови".
Саша просветлела. Вун-Чхи оставил ее и обратился к Бете:
— Здравствуй, Мириам — прелестнейший цветок с Иосафатовой долины! Скажи мне, ветка Палестины, как твое здоровье? Как грудь?
Бетя вспыхнула, заерзала на стуле и поспешно ответила:
— Благодарю вас. Мне немного легче. Я теперь меньше кровью кашляю.
— Смотри, берегись!
В зал вошла Роза-цыганка. Вун-Чхи обратился теперь к ней:
— Цыгане шумною толпой по Бессарабии кочуют! Привет тебе, дочь свободного табора, не знающего оков и прочих прелестей культуры!
Роза сверкнула зубами и лукаво спросила:
— А кольцо есть?
— Есть, есть! — запел Вун-Чхи.
Он порылся в жилете и достал золотое кольцо.
— Спасибо.
Роза взяла кольцо и стала любоваться им. Глаза ее блестели
— Кто он? — спросила Надя Бетю, восторженно глядевшую на Вун-Чхи и следившую за каждым его движением. Вун-Чхи заинтересовал ее.
Бетя, не отводя от него глаз, ответила:
— Что тебе сказать? Таких людей, как он, мало. Он такой славный, добрый, честный. Он последнюю рубаху отдаст тебе. А как он играет, поет и читает стихотворения! У него есть одно стихотворение "Подожди немного, отдохнешь и ты". Когда он читает его, я всегда плачу. Одно несчастье, что он пьет. Ах, как он много пьет. Пропадает, бедный.
Когда Роза перестала любоваться кольцом, Вун-Чхи спросил ее:
— Нравится?
— Очень.
— Так поцелуй меня. Только знаешь как? По-цыгански. Как в таборах.
Роза усмехнулась, подошла к нему, откинула со звоном косы, крепко обвила своими смуглыми и тонкими руками его шею и, как булавка, впилась губами в его губы.
— Фу! — воскликнул он, когда она оторвалась от него. — Чуть не задушила. Смотри, как губы покусала.
Из нижней губы Вун-Чхи сочилась кровь.
— Пусти, я вытру.
Роза вытащила из-за пояса платочек и отерла ему губы. Вун-Чхи махнул рукой и крикнул "топору":
— Вальс, божественный Макс!
"Топор" заиграл вальс. Вун-Чхи подошел к Тоске, сделал реверанс и сказал:
— Прелестная донна! Не откажите в одном туре.
— Не откажу.
Он повел плечами и шинель скатилась на пол.
Экономка подобрала шинель и Вун-Чхи пошел танцевать с Тоской. Смешно и забавно танцевал Вун-Чхи. Он вскидывал чуть не до потолка ноги, подпрыгивал и строил смешные рожи.
Его примеру последовали и товарищи. Каждый пригласил даму и дурачился.
Ррржжззз!
К дому опять подкатили дрожки, и в зал ввалилась новая партия молодых людей. Это были типичные одесские молодые люди, так называемые "сегодняшние", то есть современные, прелестно одетые, в очаровательных пиджаках и узких подогнутых брюках — для того, чтобы целиком были видны лакированные и желтые ботиночки на круглых пуговицах и тесемках, с высокими двойными воротниками, делающими их похожими на страусов, в пестрых декадентских галстуках и модных котелках с вентиляциями. В руке у каждого было по тросточке, усыпанной монограммами, и у каждого от кармана жилета к карману брюк была протянута металлическая цепочка.
Молодые люди эти занимали разное общественное положение. Одни служили по банкирским конторам, другие — по экспортным, третьи состояли представителями "арапских" фирм и занимались распространением таких полезных предметов, как далматский порошок, подтяжки и геморроидальные свечи, третьи по 10 лет готовились и никак не могли приготовиться на аттестат зрелости, хотя, впрочем они давно уже были зрелы, четвертые брали уроки пения и мечтали о славе Джиральдони, Саммарко и Баттистини, пятые ничего не делали, "околачивали груши", как выражаются одесситы, и жили на полном иждивении у своих нежных родителей — купцов I-й гильдии, биржевых маклеров, лапетутников и домовладельцев.