На дне Одессы
Шрифт:
Бетя отыскала глазами Надю, подсела к ней и спросила:
— Что с тобой?
Надя всхлипнула и рассказала, как ее обидел студент.
— Э! Плюнь ты на него, дурака, — сказала Бетя.
Надя перестала всхлипывать. Бетя закурила папиросу и проговорила с прежней блаженной улыбкой:
— А как хорошо было в кабинете. Если бы ты видела, что Вун-Чхи выделывал! Какие смешные анекдоты рассказывал… Ах! — вскрикнула вдруг Бетя, выронила папиросу и крепко прижалась к Наде.
Она моментально изменилась. Глаза ее потухли, лицо помертвело, вся ее фигура съежилась и забилась,
— Боже!.. Что с тобой? — спросила испуганно Надя.
— Пожар… посмотри, — прошептала с трудом Бетя. Она глядела перед собой большими глазами в одну точку.
Надя посмотрела и увидала, как в углу, возле рояля, горит пачка газет. Кто-то уронил в пачку окурок.
Пламя яркими, короткими змейками выползало со всех сторон, и одна уже жадно лизала пузатую ножку рояля. Но его моментально заметили.
Молодые люди веселой стаей налетели на пламя и с гиком, свистом и громким хохотом затоптали его своими желтыми и лакированными ботинками, туфлями и сандалиями.
Когда пламя было потушено и на его месте осталась кучка обгорелой бумаги, Бетя ожила. Глаза ее опять заблестели, она протяжно вздохнула, подняла упавшую на паркет папиросу и прошептала:
— Слава Богу.
— И чего ты, дурочка, испугалась? — спросила Надя.
— Ах, не спрашивай, — ответила Бетя и опять протяжно вздохнула. — Я так боюсь огня, так боюсь… Когда я слышу "пожар", я умираю. А знаешь, почему? Когда я работала на табачной фабрике, однажды в нашем папиросном отделении произошел пожар. Я так испугалась, что осталась на месте. А все выбежали. Понимаешь? Все горит кругом меня. Папиросная бумага, ящики, столы, табак, бандероли, коробки. А я сижу. Дым в грудь мне лезет. Я хочу кричать и не могу. Хочу плакать — не могу. Хочу бежать — тоже не могу. Спасибо одному пожарному. Если бы он меня не вынес на руках, я сгорела бы. Я после этого целый месяц была расстроена, не могла смотреть на лампу и пугалась, когда слышала звон. Я все думала, что пожарные едут… Ах, какая я нервная и больная. Я скоро, вот увидишь, умру.
Бетя проговорила последние слова упавшим голосом и закрыла лицо руками.
По частому вздрагиванию ее рук, груди и плеч Надя догадалась, что она плачет. Надя молча обхватила ее за талию и прильнула к ее щеке губами.
XX
РАЗБИТАЯ ВАЗА
Было три часа ночи.
Молодые люда то приливали в зал, то отливали.
Потанцевав, подурачившись, поругавшись с девицами, они отправлялись в соседние такие же дома, где убивали остаток ночи.
Негр-кок (повар), засунув руки в карманы и поблескивая электрической булавкой и ослепительно-белыми зубами, откалывал посреди зала, к большому удовольствию публики, под музыку Макса, особый танец, похожий на "jig". Он топтался на одном месте и выбивал оглушительную дробь подметками и каблуками.
— А я не желаю! — пронесся вдруг по залу женский сердитый голос с истерической ноткой.
Надя быстро повернула голову в ту сторону, откуда послышался голос, и увидала Тоску. Она сидела, крепко обхватив левую ногу,
Субъект стоял перед нею, выгнувшись всем корпусом, тормошил ее за плечо и несколько раз переспрашивал:
— Так ты не желаешь?
— Да! Не желаю, и баста! — отвечала Тоска.
В одну минуту вокруг обоих образовалась кучка из девушек и молодых людей.
— Что там? — спросила Надя.
Бетя оторвала от красных и припухших глаз руки, посмотрела на кучку и, не говоря ни слова, направилась к ней. Надя последовала за нею.
Субъект говорил теперь повышенным и раздраженным голосом:
— Как ты не желаешь? Ты обязана!
— Врешь! — воскликнула Тоска. — Не обязана! Если мне гость не нравится, я могу отказать ему!
— Нравится или не нравится, мне — безразлично. Повторяю, что ты — обязана.
— Да?! Вот как?!
Тоска истерически захохотала, быстро и незаметно соорудила из пальцев фигу и ткнула ее назойливо липнувшему к ней субъекту в нос.
— На вот, ешь!
Девушки, враждебно настроенные против субъекта, громко захохотали.
— Молодчина, Тоска! — крикнула Саша.
Субъект оглянулся вокруг, побагровел, скрипнул зубами и, прежде чем Тоска успела опомниться, влепил ей звонкую пощечину.
Все вокруг зашумели.
Получив пощечину, Тоска вскочила с кушетки и не то с любопытством, не то с недоумением посмотрела на субъекта. На правой щеке ее кровавым заревом горело пятно — отпечаток пощечины.
Тоска тяжело дышала. Но вот лицо ее потемнело, и уголки губ задергались.
— А, ты бить?!
С этими словами она вцепилась левой рукой в шевелюру субъекта, рванула к себе его голову и стала раскачивать ее из стороны в сторону, а правой, свободной, наносить ему по лицу гулкие, частые удары.
Субъект упал на колени. В глазах у Тоски засветилось торжество.
— Будешь еще раз бить? — спрашивала она, задыхаясь от злобы и презрения к барахтающемуся у ее ног субъекту.
— Пусти, пусти, говорят тебе, — тихо мычал субъект, ловя зубами и руками ее руки.
В его мычанье слышалась просьба о пощаде и еле сдерживаемое бешенство.
После некоторой борьбы ему удалось больно впиться зубами в ее руку.
Тоска вскрикнула и сильно ударила его ногой в лицо.
Он выпустил руку.
Девушки теснее сгруппировались вокруг Тоски и подбадривали ее возгласами:
— Так его!
— По морде!
— Чего он себе думает?!
Ксюра оглянулась — нет ли вблизи хозяйки — и своей толстой, пухлой, как перина, дланью прибавила. Она так треснула субъекта по затылку, что тот звонко поцеловал лбом паркет.
— Ай да Ксюра! — похвалила Саша.
Тоска утомилась наконец и в последний раз ударила субъекта. Субъект упал навзничь.
Надя содрогнулась.
Субъект был ужасен. Лицо его было глубоко расцарапано, и по носу, по подбородку текла кровь, глаза подбиты, вздуты, как пузыри, волосы смочены потом, растрепаны и в одном месте вырваны с корнем. Расцарапаны до крови были также и руки.