На дорогах четырех королевств. Том 2
Шрифт:
– Трентон – предатель! – выплюнул гневно Утес. – Если бы он подло не открыл ворота Рыбьей башни, Сонетр обломал бы об Капертаум свои зубы!
Фюргарт нахмурился.
– Не знаю, что его сподвигло на это, – сказал он спустя время. – Никогда не мог бы предположить… Но если даже Род был к тебе несправедлив, Чернота, а ты честно нес свою службу, отец заметил бы тебя. Ярл Дерик всегда присматривался к своим юнцам – они вырастают очень быстро и становятся воинами. Но только возле фюргартовского льва ты отчего-то не прижился, и пошло тебя мотать по свету: к палещукам занесло, затем еще куда-то, а теперь к новым людям.
– Битый осел бежит быстрее лошади, – заметил
– Кто здесь битый осел? – спросил Чернота очень спокойным голосом и посмотрел на свои руки, сложенные на коленях.
Анна услышала сдержанную угрозу в его словах и приготовилась остановить капрала ударом ноги, если тот вдруг вскочит с оружием. Огромный Утес взглянул на проводника с удивлением, но ответил миролюбиво.
– Не прыгай на меня, капрал. Я такой же, как ты перекати поле. У тебя дно черное, сказал котел котлу. Только у тебя в детстве перед глазами был фамильный замок, пусть хоть и за рекой, а у меня – лишь торная дорога после ночевки в стогу на задах корчмы. Отец считал непростительным расточительством тратить серебро на что-нибудь кроме выпивки. Рассказывай дальше, сделай милость. Не кочевряжься.
– Я не бегу и не боюсь, – проговорил капрал, опуская плечи. – Ни тогда, и ни сейчас. Были времена, когда у меня на поясе висел добрый меч и кошель с монетами. А теперь что? Что сорвет ветер с голой скалы? Пучок травы? Меня занесло к палещукам не потому, что я не мог стерпеть кулака Трентона – какой паж не получал пинки и затрещины. Меня сманила рассказанная в трактире легенда о сокровище короля Матюша. Купец протрезвел и уехал, а мне его байка крепко запала в голову. Еще бы, одним разом решить все фамильные невзгоды – найти клад и выкупить замок. Заслужить одобрение отца. Я был очень юн, мне было так легко поверить в простые пути.
– Хм… А я никогда не был дитем, – громко сказал Утес. И обернулся вокруг, ища глазами, кто мог бы в этом усомниться.
– Это с первого взгляда было понятно, – заверила его Анна. – Продолжай, капрал. Как же ты мальчишкой не пропал в чужом краю? один? Говорят, что это страшная глухомань, и хотя лежит она и с этой стороны Эльде, но места там дикие и болотистые. Да и мир ваш суров к детям.
– Может быть, я и пропал бы… Недолго думая, я пристал к обозу, уходящему на запад. Купцы не гнали меня, но всю дорогу мне пришлось пройти пешком, и только один возница разрешил мне положить свой узелок на подводу. В трактире перед Гатью, у которого на роздых остановился обоз, ко мне подсел человек в плаще и надвинутым на лицо капюшоне. Он стал меня расспрашивать, кто я, и что я. Я поначалу тишился, не отвечал, но незнакомец велел трактирщику накормить меня; я опьянел от тепла и сытости, и слово за слово, выложил все. Себя этот человек называл дорожником и охотником, слушал, кивая каждому моему слову, и узнав, что я совсем один и никому в целом свете нет до меня дела, предложил ехать вместе.
– Ага… – сказал Утес. – Есть такие охотники.
– Да, наверное, он был из таких – кто знает? Если он хотел меня только ограбить, добыча его была бы небогатой. К счастью, он не успел меня увести. На соседней лавке сидел сквайр с молодой женой, она слышала наш разговор и велела мужу подозвать меня. Хотя сквайр, как мне показалось, был со мной недружелюбен. Я потом узнал, что причиной его угрюмости была неудачная поездка в Эдинси-Орт и Капертаум. Чета искала лекаря для своего неходячего сына, и вышло так, что они не застали королевского чародея в столице, а мейстер Верн не смог им помочь. Всю дорогу сквайр Громада и его жена проделали вместе с больным сыном и малолетней дочерью;
Несмотря на свои беды, чета Громада взяла меня с собой. В дороге я развлекал больного отрока, а его звали Овлур и он был мне ровесником, и мы сошлись близко и стали, словно братья. Бедный парень даже не мог сам слезть со своего ложа на подводе и его забавляли мои истории о Баксидке и Овечьих Холмах. Он видел мир моими глазами, потому что его глаза видели не так много, а его рука не могла твердо удержать и кинжала.
Мы приехали в их маленькую крепость на Эльде. Сквайр Громада через своего сына полюбил и меня, а его жена Явора стала мне словно мать. Дочь же их Беата смотрела на меня, как на старшего брата и всюду ходила за мной. Но дети растут быстро, и когда начались зимние месяцы, она уже засияла своей первой красотой. Такая красота будит в людях вокруг самые нутряные вещи: хорошего человека она поднимает, а плохого делает еще хуже…
– Так это будет любовная история? Скучно, – зевнул Утес.
Он вдруг вскочил одним прыжком на ноги и отошел от костра. Капрал сбился.
К холму подтянулись отставшие пассажиры. Начались разговоры и подсчеты: кого-то не могли найти, и одни кричали, что нужно вернуться и поискать их, а другие поминали предостережение Черноты, что возвращаться в Лехордском лесу нельзя. Обеспокоенно поднялся Фюргарт. За ним – Хонг. Возле костра остались только капрал и Анна. Нойманн отчего-то очень захотелось узнать, что там дальше вышло, хотя история не обещала быть со счастливым концом, иначе Пенчу Черноту не занесло бы под Лехорд.
– Наверное, благодетелям твоим не понравилось, что их дочь привязалась к безвестному сироте? – спросила графиня.
Глаза капрала подернулись дымкой, он снова был в другом месте и времени:
– Прошлая зима выдалась на редкость суровая, графиня, на Эльде стал лед, и по нему однажды из Чёрного леса прокралась огромная стая седых волков. Они ворвались в посад, резали по овинам скот, накидывались из пурги на прохожих. Это были настоящие исчадия Кипаги, они несли смерть и разрушение, лютовали словно армия беспощадных грабителей. Разорив все вокруг, они стоптали стражу у открытых ворот и ворвались в саму твердыню… А на ту пору ярла Громады дома не было. Он и его жена – пани Явора, по случаю праздника Середины Зимы гостили у брата сквайра. С ними были и их слуги. Замок был почти пуст.
Я услышал крики привратников, вой и рычание, но не встал с постели: у меня на груди спала несравненная Беата. Она, как в детстве любила послушать мои истории и не уходила к себе, пока не получала перед сном желаемое. В эту ночь не было кому прикрикнуть на нее и отправить в свою светелку, и сон застал ее в моей комнате. Пальцы ее были в моих волосах, как рыбы в сетях, ее сладкое дыхание смешалось с моим, и я не хотел тревожить ее видения, ради того, чтобы посмотреть в окно и узнать, что происходит внизу в детинце…
Анна затаила дыхание. Она видела эту картинку. Молодой Пенча Чернота (если он говорит, что это было зимой, то по-человечески значит, что с той поры прошло уже шесть или семь лет – каждый месяц здесь что-то около года), юная и смелая в своей невинности принцесса спит у него на груди: золотые кудри разметались, щеки горят в неге; дверь прикрыта, но не заперта, чтобы прислуга не заподозрила недозволенного между названными сестрой и братом; приглушенный рык за оконным провалом; звуки когтей по каменным ступеням лестницы. Беззащитная, не ждущая беды парочка и смертельная угроза.