На двух берегах
Шрифт:
– Видишь, - он поднял руки, - у меня ничего нет.
– Он распахнул и шинель и показал, что и под шинелью у него ничего нет, а потом поднял руки вверх и снова прикрикнул, потому что, пока он распахивал шинель, девушка снова положила палец на крючок: - Убери палец! Автомат не игрушка! Ты это понимаешь? Я к тебе не подхожу!
– он опять повторил, тыкая пальцем в то место на своей шапке, где была звездочка и где темная цигейка сохранила ее очертания: - Я - свой. Понятно? Свой!
– Ну и что? Что из этого?
– спросила девушка, но палец все-таки вынула из предохранительной скобы, хотя и держала его так, чтобы успеть в секунду нажать на крючок.
–
Девушка смотрела на него напряженно, хотя теперь уже и не испуганно. У девушки были маленькие темные глазки, вздернутый носик, широкие скулы и большой пухлый рот над круглым, как яблоко, подбородком. Из-под шапки, чуть сдвинутой на одну сторону, выбивались к виску и верхней части щеки неопределенного цвета - то ли коричневатые, то ли рыжеватые - волосы. Девушке было лет двадцать.
Он опустил руки и облегченно вздохнул.
– Мне некуда идти.
– Это не мое дело, - возразила девушка.
– А подойдешь, буду стрелять.
– Будешь!
– согласился он.
– Будешь. Я поэтому и не подхожу к тебе. Ты мне не нужна. Мне нужны свои. А насчет стрелять - надо знать, в кого и когда. Или для тебя убить человека - это семечки? Надень сейчас же варежки! Ну! Руки поморозишь!
– Не заговаривай зубы!
– возразила девушка.
– Иди своей дорогой.
– Мне некуда идти!
– повторил он.
– И не нужно мне тебе заговаривать зубы.
– Его злила, как ему показалось, ее глупость.
– Ну ладно. Убей. Стреляй. Черт с тобой! Только помни потом, и дай бог, чтоб ты до конца войны дожила, и долго потом жила после войны - до старости, - чтобы помнить долго, всю жизнь, что сегодня ты убила человека ни за что, ни про что. Ну что ж ты? Стреляй! Всади весь магазин. Чтоб быть уверенной…
– Иди своей дорогой, - сказала девушка. Губы ее дрогнули.
– Иди и все.
Он с отчаянием сел на снег, опустил голову почти к коленям и покачал ею:
– У меня нет этой дороги. Мне некуда идти. Я ищу своих. Своих, понимаешь?
– Своих здесь нет.
– Но ты ведь своя?
– он в это верил: звездочка, новенький ППШ - он разглядел, что ложе автомата поблескивает, на нем еще не стерся лак, солдатская шапка, армейский полушубок, который угадывался под маскхалатом, армейские же новые валеночки говорили ему, что девушка даже не партизанка, а солдат, который находится по какому-то заданию в тылу немцев.
– Своя, да не для тебя!
– отрезала девушка.
– Иди, тебе говорят. Но за мной - не смей! Вставай. Вставай, вставай! Неча тут слезы лить!
Он встал и немного отошел, чтобы успокоить ее и в то же время чтобы, если она вздумает стрелять в него, когда услышит, что он хотел ей сказать, чтобы она не попала наверняка.
– Я говорил с Николаем Никифоровичем. Я видел записку. Не будь дурой!
– крикнул он, потому что девушка подняла автомат и нацелилась ему в грудь.
– Убери палец! Дослушай же! Стрелять будешь потом! Дослушай, тебе говорят! Что я, прыгну на тебя через эти десять метров? Опусти автомат! Так. Хорошо. Молодец. Так вот, я говорил с Николаем Никифоровичем. Он даже дал мне хлеба и картошки. Я видел записку. И я об этом ему сказал. Но я не сволочь, не предатель, не подослан к вам. Иначе на кой мне было тащиться за тобой? Предатель что бы делал? Что бы я делал, если бы я был сволочью? Старика связного видел, записку читал, тебя… - он чуть было не сказал «выследил», но вовремя поправился:- Тебя видел. Теперь что бы надо делать? Если рассуждать логически - следить дальше. Потихоньку
– настаивал он.
– У тебя ведь тоже мозги, а не солома, - сказал он с уверенностью, пояснив: - Если бы их не было, тебя бы не послали сюда. Ты - радистка?
– Не твое дело.
– Но девушка думала, она еще ниже опустила ствол автомата. Она то смотрела на него, то перед собой, то даже в сторону.
Он достал махорку, свернул папироску, закусил, он не торопил девушку. Он тоже думал.
– Смотри, - начал он и подошел шага на три.
– Смотри. Что у нас получается?
– Не подходи!
– предупредила она.
– Ближе не подходи!
– В ее голосе уже не было той жесткой, той беспощадной настороженности. То ли начав верить ему, то ли убедившись, что он ей не опасен, она немного оттаяла.
– Ладно, - он кивнул несколько раз.
– Хорошо. Не буду подходить. Но ты слушай внимательно. Так вот…
– Только быстро. Мне тут некогда с тобой растабаривать. Передавай покороче.
– Предположим, я - гад. Предположим, я сволочь, которую хотят забросить к вам под видом беглого пленного.
– Предположим, - согласилась девушка.
– А ты что делаешь? Делаешь глупость какую-то! Вроде бы не дура, а…
– Почему глупость?
– девушка даже отошла от куста. Он видел, что она морщит лоб и моргает, соображая.
– Ты мне мозги не морочь!
Поборов досаду, выждав чуть-чуть, чтобы лучше «передать», он постучал себе по виску и почти приказал ей:
– Включи «прием»! «Прием»! Включила? Теперь не перебивай. Повторяю: я, предположим, сволочь. Я обнаружил связного, твою связь с ним, выследил тебя. Теперь я прошусь к вам. Так разве можно меня прогонять? Я сам даюсь вам в руки. Что ты должна сделать со мной? Ты же, предположим, захватила сволочь. Так «Руки вверх! Кругом! Не оборачиваться! Шагом марш!» И веди эту сволочь к своему начальству. Доложи. Начальство допросит меня, снесется с кем надо, и, если я и правда сволочь, если я не сумею доказать, что я свой, если вы убедитесь, что я гад, - так что же проще: к сосенке и пулю в лоб. Или петлю на сук, а мою голову в петлю.
На недалекой елке одна ветка, стряхнув снег, разогнулась, толкнула верхние, те, тоже стряхивая снег, толкали другие, снег зашуршал, осыпался, девушка вздрогнула, быстро присела, дернула ствол автомата в ту сторону.
– Не бойся!
– усмехнулся он.
– Так вот…
Девушка открыла рот то ли от удивления, то ли чтобы что-то ему возразить, но он не дал ей и слова молвить»
– А ты… а ты эту сволочь отпускаешь, сволочь сейчас бегом в город, к первым фрицам или полицаям: «Тревога! Тревога! Тревога! Русские диверсанты в квадрате таком-то! По машинам! Окружить квадрат!..» И куда ты денешься? Куда? Под землю? Улетишь на воздушном шаре? А остальные? Зароются в снег? Так у них, у фрицев, у полицаев - собачки…
– Гад!
– коротко выдохнула девушка.
– Вот именно, - согласился он.
– А ты этого гада не стреляешь, не ведешь на допрос, а отпускаешь.
Девушка было подняла автомат, но не надолго. Что делать - она не знала. Ей надо было подумать. И он дал ей подумать, свернув еще одну папироску, рассыпав от волнения немного махорки.
– Вот, - сказал он.
– Из-за тебя. А ты не мычишь, не телишься.
– Он не хотел ее обижать, но подтолкнуть ее к действию следовало.
– Я ведь без тебя, без твоих товарищей пропаду!