На городских холмах
Шрифт:
Это он припас на конец!
По гнетущей тишине, по слишком уж напряженному молчанию, по впившимся в него взглядам Альмаро на своей трибуне должен был чувствовать, — да это чувствовал и я сам, — что он выиграл…
Да, выиграл! Он все еще говорил, но я уже не слушал.
«Этот безумец посмел утверждать…»
Эх, Идир! Альмаро даже не пришлось обращаться к богу и напоминать о священной войне… Он выиграл и без этого!
Плюнуть, бы ему в морду! Слюна у меня была с каким-то кисловатым рвотным привкусом.
У дверей
Я словно оцепенел и закрыл глаза.
Кто-то крикнул:
— Передавайте листки! Кто не умеет писать, пусть подойдет к этому столу!..
Я снова открыл глаза, и передо мной на полу заплясали солнечные блики. Молоденький докер уже стоял в очереди. Нет, лучше не двигаться! Я боялся, что гнев мой прорвется, стоит только мне шелохнуться, — так раненый страшится вызвать боль.
Только не двигаться!..
Альмаро спустился с трибуны.
Я видел его теперь в глубине зала; он опять стал маленьким и уязвимым. Он уходил…
Другой, тот самый тип с головой жабы, шел за ним. Опять я подумал, что надо бы иметь при себе револьвер Фернандеса. Горечь бессилия медленно сдавила горло, и мне показалось, что я задыхаюсь.
Я должен иметь при себе револьвер, должен…
Я вышел из зала и окунулся в ослепительный дневной свет. Солнечные иглы, словно осколки стекла, вонзились мне в глаза и проникли вглубь, вызывая обильные слезы.
Альмаро уже сидел в машине, на заднем сиденье.
Его спутник, стоя на подножке, повернулся к полицейскому инспектору арабу, которого я знал. Его звали Брахим Рамани Сиди Шейк…
Я замер на месте, сдерживая дыхание; сердце разрывалось от отчаяния…
Но вот хлопнула дверца. Заурчал мотор. Сверкающая машина медленно тронулась с места, раздвигая потоки солнечных лучей, словно занавес.
Я стоял понурившись, испытывая ужасное чувство поражения, одиночества и пустоты. Глаза ломило от света. Терзало сожаление, что у меня нет револьвера, чтобы пустить пулю в этого человека с презрительной и удовлетворенной усмешкой и с жирным, иссиня-выбритым лицом, которое постоянно стояло у меня перед глазами…
Автомобиль медленно проехал мимо меня, тарахтя мотором. Заскрипели по гравию шины. Сейчас он унесется прочь, исчезнет.
Я стоял у стены. Где-то совсем рядом гоготали полицейские. И вот тогда Альмаро увидел меня.
Улыбка сползла с его лица.
Альмаро увидел меня! На секунду наши взгляды встретились. В глазах у него мелькнули беспокойство и ярость…
Но автомобиль уже проскочил мимо меня и теперь удалялся. Я услышал, как щелкнул рычаг передачи скоростей. Я шагнул вперед на шоссе и в рамке заднего окошка машины заметил голову Альмаро, его уродливую, словно отсеченную от туловища голову.
II
Долго бродил я
Я был очень подавлен и без конца спрашивал себя, что должен был подумать Альмаро, увидев меня. Испугался ли он? Побоялся ли покушения?.. Я прошел по Брессонскому скверу и вдруг остановился как вкопанный, пораженный неожиданно мелькнувшей у меня мыслью: «А вообще-то, боится ли меня Альмаро? Может быть, он принимает меня за сумасбродного мальчишку, одного из тех, что до одури накуриваются сигаретами с наркотиками?»
Я снова двинулся вперед; в уши настойчиво лез раздражающий шелест листвы. В конце концов я решил, что Альмаро не боится меня, и испытал от этого чувство какого-то унижения. Он, бесспорно, должен был прийти к выводу, что если бы я действительно хотел отомстить, то давно бы уже сделал это. Вот, к примеру, сегодня в полдень для этого представлялся великолепный случай. Со злобой я вспомнил, что, увидев меня, Альмаро даже не отпрянул.
Казалось, я слышу: в этот самый момент он как бы невзначай говорит жене: «Кстати, сегодня опять видел этого дурака Смайла. Ты была права, надо отправить его долбить булыжник в Тебессу. Он мне осточертел!» Нет, нет, он не боится меня!
Я вошел к себе в комнату взять туалетный прибор и немного белья, которое рассчитывал захватить с собой в дорогу.
Но едва я открыл дверь, как мне сразу же показалось, что все в комнате выглядит как-то иначе. Сначала это было только смутное предположение, но понемногу предположение это окрепло и взволновало меня.
Насторожившись, я застыл на месте. Наступал вечер, и пятна теней, казалось, скрадывали расстояния между вещами, стоявшими в комнате. Вокруг — ни души. И все-таки я ощущал присутствие кого-то незримого. Я пошарил в кармане и вытащил нож. Я раскрыл его: резко и звонко щелкнула пружина.
Запах. Здесь курили. И совсем недавно.
А я ведь не переступал порога своей комнаты со вчерашнего дня.
Капли воды, разбрызганные вокруг умывальника, круглые, поблескивавшие, словно мышиные глазки, еще больше усиливали чувство тревоги. Может быть, это Флавия? Но кто же тогда курил?
Промежуток между шкафом и стеной — единственное место в комнате, где можно спрятаться. Я шагнул вперед и возле ночного столика увидел раздавленный окурок сигары.
Я подумал: стоит двинуться дальше — и мне не миновать западни…
В комнату кто-то входил. В этом нет никакого сомнения. Я был взволнован, и в то же время меня разбирало любопытство. Вдруг я подумал о шкафе. Открыл его. Так и есть: там кто-то копался.
Белье, книги — все было перерыто. Но ничего не пропало. Значит, обыск.
Я закрыл шкаф, сунул нож в карман и шумно вздохнул.
Обыск! Я знал, кто тут постарался. Меня удивил такой враждебный акт со стороны Альмаро, и в то же время я испытал едва уловимое удовлетворение.
Я крикнул что было мочи: