На грани фола (Крутые аргументы)
Шрифт:
В компании с такими мыслями Алексей и остался один у фонтана на манхэттенской площади Гранд Арми, куда его подвез Джордж, обещав вернуться на то же место в пять вечера. Поначалу ему показалось, будто опустился он на другую планету и должен приноровиться к иным силам тяготения. Чуть подпрыгнул, потоптался. Да нет, вроде все те же, как везде. Не спеша стал переходить 59-ю улицу, пропуская делавшие правый поворот автомашины, что вызывало у водителей легкое недоумение. Как ни крути, брат, привычка предмет для анализа.
Перед входом в Центральный парк он вдруг почувствовал неожиданно зачастившее дыхание. "Карбюратор" в груди заработал на больших оборотах. Еще бы! Когда-то покидая эти места, Алексей прощался с ними навечно, а тут, вот тебе,
Парк производил впечатление нерукотворной природы, хотя все на его территории спланировано и ухожено человеком. Это совместное предприятие природы и людей было создано полтора столетия назад посреди каменных обиталищ Манхэттена в виде гигантского оазиса со своим лесом, лужайками, спортивными площадками, прудами, местами для отдыха, развлечений и наблюдений за окружающим миром.
Пользуясь погожим днем, то там, то здесь люди играли в бейсбол, теннис, крокет, баскетбол, шахматы, домино. Слушали симфонический оркестр, смотрели танцевальные конкурсы на эстраде и театральные постановки. Катались на велосипедах, каруселях, роликах, верхом на лошадях или в карете. Запускали воздушного змея, бросали друг другу фризби. Наблюдали за животными в клетках зоопарка и на свободе - за белками, ракунами, черепахами. Наслаждались видом изумительных азалий и крокусов на южном берегу пруда под романтическим названием Бельведере, а потом плутали по лабиринтам из черной вишни, боярышника, кизила, сирени или заглядывали в клубы любителей птиц. И когда уже не было сил участвовать в развлекательных экскурсиях, просто лежали на траве, отслеживая перемещение по небу одиноких тучек, думая о чем-то своем.
Пропустив перед собой группу джогеров и велосипедиста с плакатом "Будьте бдительны! Бегайте в паре!", Алексей снова ощутил на себе упругие потоки магнитных волн, все упорнее увлекавшие его к уголку парка, что соприкасался на западе с 66-й улицей. Оказавшись там, он вышел на улицу, сделал около сотни шагов, остановился на тротуаре и стал искать взглядом те самые три заветных окна на пятнадцатом этаже.
К дому, десять лет назад служившему его временным обиталищем, причалила желтая лодочка такси. Из подъезда степенно вышел пожилой швейцар в светлой ливрее с золотистыми галунами и открыл дверцу авто, высаживая пассажиров. Увидев на противоположной стороне улице Алексея, помахал ему рукой. Узнал, а ведь прошло столько лет!
В скверике на площади неподалеку, где сливаются Бродвей и авеню Колумба, Алексей сел на скамейку, вытянул ноги, закрыл глаза. В голове шумело гудением моторов, пронзительным воем полицейских и пожарных машин. Все было как будто вчера...
Нью-Йорк и ньюйоркцы действительно оставили в душе его особый, неизгладимый след хотя бы тем, что предоставили массу соблазнов, самый большой из которых - почувствовать себя гражданином планеты, сохраняя при этом национальную гордость. Город и сейчас, словно мощный магнит непознанного свойства, притягивал к себе своей магической способностью доводить здесь жизненные планы, профессиональные стремления и чисто человеческие капризы до состояния бурления. Кажется, местным жителям суждено обессилеть от нервного напряжения и записаться на прием к ученикам доктора Фрейда, но каким-то чудом массовое повреждение умов обходит их стороной.
Кто знает, наверное, местные души спасает ощущение общности с чем-то небывало большим и уникальным в своем роде. Здесь всегда, или по крайнем мере днем, выходишь на улицу и чувствуешь витающую в воздухе терпимость к людям, их идеям и слабостям, а это снимает излишнее напряжение. Именно на берегу самой короткой в мире реки Ист-Ривер город подарил кусок земли Организации Объединенных Наций, дабы цивилизованно разрешать международные конфликты, учиться жить вместе, относиться благожелательнее друг к другу и к вере каждого в своё.
Здесь
Рано или поздно в Нью-Йорке начинаешь усматривать в себе самом древнего грека, который заглядывал далеко за пределы своего ограниченного мирка, и понимаешь, почему писатель на пределе своего дарования способен лишь служить "повивальной бабкой", которая облегчает появление книги на свет, но совершенно не связана ответственностью за то, что получится. Романы здесь создаются в ходе неустанного поиска-познания автором себя и других, как бы на привале между поисковыми операциями.
На берегах Ист-Ривер и Гудзона скептически относятся к салонным богоискателям и пустобрехам, восславляющим нетленные ценности абстрактного гуманизма. Здесь сразу докажут, что любовь может быть и далеко не гуманной, эгоизм - даже весьма разумным. У коренного ньюйоркца всегда при себе свое личное видение рациональных отношений между людьми, основанных на альтруизме и эгоистическом расчете одновременно. Тактично и ненавязчиво он даст понять, что самоистязание в поиске смысла жизни ни к чему путному не приводит. Однако это лишь наполовину правда, ибо его могут даже во сне преследовать мысли мудрецов, проникших в глубины сознания и подсознания, что неистово отстаивают свои собственные заблуждения и даже готовы признать единственно стоящим удовольствием бешенное распутство. На сей счет можно услышать от него совет почаще заезжать в здешний зоопарк и смотреть на "самого опасного зверя на земле, уже истребившего целые виды." Точнее, смотреть на себя в зеркало под такой надписью в одном из павильонов бруклинского зоологического сада. Правда, он тут же охотно согласится, что все зависит в конечном итоге от того, смотрит ли сам человек на себя и людей как на врагов или как на изменчивых друзей, чье доверие ещё надо заслужить...
За десять лет жизни в Нью-Йорке у Алексея возникали самые разные впечатления от города и его обитателей, в том числе самые нелицеприятные. Черт его знает, возможно, не всегда верными были эти впечатления. И все же ему казалось, что город учил воспринимать других не ниже и не безнравственнее себя, видеть окружающее глазами себе подобных, постараться испытывать переживаемые ими чувства и расширять масштабы своего мировосприятия до размеров общечеловеческих. Потому и отдавал он Нью-Йорку должное: хоть город и привык к мрачной картине убийств, грабежей и мошенничества, люди здесь упорно продолжали ценить в себе и других прежде всего их личные качества, избегали стереотипов в оценке личности, готовы решительно встать на защиту своих прав на свободу и на стремление к счастью, да и вообще быть такими, какими хочется, не переходя при этом границы разумного самоутверждения и не покушаясь на права других.
Если одинаково беспристрастно срывать покровы тайных грехов со всех городов, то и в Нью-Йорке обнаруживаешь, как можно испытывать некоторое удовольствие при виде чужих несчастий, веру в колдунов и нечистую силу приравнивать к духовному поиску, а библейскую заповедь не творить зла даже во имя блага нарушать с необычайной легкостью. Найдешь здесь и достаточно зловредных, что упорно стремятся уйти в мир иной, норовя прихватить с собою ближнего. "После нас хоть потоп? Да хоть и при нас!"