На границе двух миров
Шрифт:
Ее постигло разочарование — псионики, с которых она решила начать, как с самых понятных, на контакт идти отказывались, отвечая на вопросы короткими рубленными предложениями, а чаще и вовсе односложными. Обычные люди же ее откровенно сторонились. Кто-то просто обходил стороной, кто-то откровенно боялся, а кто-то — тихо ненавидел: за сожженные планеты, за погибших родных, друзей или просто незнакомцев, принадлежащих к их виду. Она пыталась говорить, пыталась объяснять — ее не слушали, от нее отворачивались, уходили и даже пару раз убежали.
И
Стоит ли человечество того, чтобы протоссы сочли их достойными, равными или к ним стоит относиться как к неразумным жестоким детям, слишком глупым, чтобы понять весь ужас того, что они творят? И объяснить им все на пальцах, на понятном им языке — взяв за шкирку, встряхнув хорошенько и ткнув мордой в собственные дурно пахнущие ошибки?
Или, быть может, их стоит считать болезнью, раковой опухолью, паразитами этой Вселенной, поступив с ними так, как и положено поступать с заразой?
Она сказала Саше, что верит ему. Она соврала — сомнения в правильности его действий грызли ее постоянно, мешая спать, концентрироваться и смотреть Алессадару в глаза. Каждую корабельную ночь, стоило только ее другу уснуть, она доставала заново записанный кристалл с информацией, которую согласилась уничтожить и долго смотрела на него, пытаясь выбрать между двумя верностями.
Она откладывала его только в очередной раз напомнив себе, чем закончилось в прошлый раз отсутствие у нее веры. Вот только…
Она знала, что сейчас это последнее средство не поможет.
Практикантка Селендис много говорила со своим «когда-то-человеческим» другом: часами он рассказывал ей о человечестве, разъяснял текущую ситуацию, пытался объяснить свои поступки, а потому самая молодая Тамплиер Золотой Армады понимала, что происходит.
Конфедерация может… не управлять, нет — указывать зергам цель для атаки, приманивать к определенной планете. Проблема в том, что это не таинственная магия, не уникальная способность определенного человека — это технология, вполне определенное устройство, которое можно украсть, скопировать или изобрести заново, просто зная, что такой эффект возможен.
Даже конфедераты не такие идиоты, чтобы отдавать зергам свою столицу, собственный дом, а значит, технология уже пошла по рукам. И если эти таинственные «руки» не постеснялись обречь на уничтожение целый мир с тремя миллиардами невинных — они будут применять дубинку, упавшую им в руки снова, снова и снова.
Саша не смог, не справился. Ее вера оказалась напрасной.
А значит, если он сейчас продолжит настаивать на утаивании информации… Селендис не знала, что она будет делать в таком случае. Поэтому лучше бы он согласился рассказать все отцу.
Алессадар молчал: слишком долго для обычного раздумья; слишком тяжело для простого решения.
Не то, чтобы она
Она понимала, но помочь ничем не могла. Разве что взять за руку, безумно сожалея где-то глубоко внутри, что они оба сейчас в боевой броне и она не может ощутить кожей это прикосновение, почувствовать его тепло — и поделиться своим.
Он всегда чувствовал себя чужим среди протоссов. Рожденный человечеством, тем самым человечеством, что ставило себя превыше других, что калечило разум собственных братьев, что бесконечно воевало в войнах: открытых и никем не объявленных, он не мог понять Кхалу. Не мог понять ее единство, не замечал достоинств и слишком выпуклыми видел недостатки.
Но он пытался. Кхала знает, она годами наблюдала за тем, как укладывал, иногда с хрустом ломая себя, в новые рамки, учился понимать и принимать свою новую жизнь — и достиг немалых успехов.
Он привык называть себя протоссом, привык считать Кхалу своим народом — но не забыл, откуда пришел, кем был рожден впервые и родителей, что любили его в прошлой жизни.
Он никогда не говорил этого вслух, но однажды впустил подругу детства внутрь своего разума, а потому она знала: он считал себя и протоссом, и человеком одновременно. Больше вторым, чем первым, но все же…
Если он скроет информацию от Кхалы, то оставит в руках людей оружие, слишком могущественное и опасное для их безумной суицидальной натуры. Велик шанс, что они уничтожат им сами себя… И если они обратили его против друг друга, то, рано или поздно, развернут его и против протоссов.
Если он расскажет Тассадару — вынудит Золотую Армаду вмешаться в дела людей уже всерьез, плазмой и псионными штормами выжигая в человечестве саму мысль о контроле над зергами.
Альтернативой было бы изъять у терран технологию до того, как произошло непоправимое… но Алессадар не успел. Да и верить в саму возможность того, что он справится в одиночку было безумием.
Алессадар молчал. Селендис ждала, тихо молясь про себя, чтобы он сделал правильный выбор. Чтобы ей не пришлось предавать его.
Она осознала, что задержала дыхание, что сжала его руку слишком сильно, что умоляюще заглядывает ему в глаза только тогда, когда ее друг тихо произнес:
— Когда мы приземлимся, Салли. Отправляй Тассадару тот кристалл как только мы приземлимся.
Облегчение мгновенно сменилось стыдом, как только она осознала, что именно он сказал.
— …Так ты знал? — спросила она, отпуская его ладонь и с трудом заставляя себя не отводить взгляд.