На изнанке чудес
Шрифт:
Гнилостное дыхание смерти отравляет воздух, и колени Теоры норовят подломиться. Завывания бури почти что оглушили ее. Ноздри забивает тошнотворный запах, глаза залепляет тьма. Заключить Мерду в ответные объятия? Почему бы нет? Глупо прятаться от неизбежности. Обезвоживание души не обратить вспять.
— Моя жизнь сплошные дебри непролазные. Она тебе нужна? Тогда бери.
В артериях вместо крови пульсирует разъедающая кислота, пульсируют и множатся метастазы удушливого мрака. Нет больше ни леса, ни холодных ветров. Не шумят кроны сосен.
Удручающее, должно быть, зрелище. Как, интересно, вернула себе разум та старушка, Дорофея? Ведь она, вроде бы, стала вменяемой как раз после появления внучки. Не любовь ли излечила ее? И не говорил ли Незримый, что Теора будет разить любовью?
Незримый… Видно, сокровищницу опустошили не до конца. Последний крошечный бриллиант схоронился на задворках памяти. И при мысли о нем в груди разлилось странное тепло, еле заметной белой звездочкой засияла в сознании радость. Как же его звали? Имя, нужно лишь вспомнить имя… Эремиор.
— Эремиор, — повторила Теора одними губами. Бережно, чтобы не уронить, не расплескать чашу нежданно нахлынувшего счастья. И вспомнила поцелуй.
В той яви, куда унёс ее сон, небо гремело грозами, низвергало водопады дождей, а они с Эремиором стояли, стиснув друг друга в жарких объятиях, и весь свирепый, неукротимый мир был им родным домом.
Теора призвала воспоминания о заступнике — и звезда вспыхнула, как бенгальский огонь. Разгорелась слепящим пламенем, вытеснила серое безразличие, затопила ее целиком. И в этот миг Мерда разразилась страшными криками.
Ее мотало из стороны в сторону, точно согнутую иву, которую вот-вот выдернет из земли ураган. Ржавые нечесаные пряди выбились из-под капюшона, ногти до мертвящей боли вонзались Теоре в плечи. Мерда, может быть, и хотела, но никак не могла ее отпустить. Вперив жуткий взгляд в побледневшее лицо своей жертвы, она вдруг сотряслась всем телом, обмякла и, как напившаяся крови пиявка, отвалилась, исходя смрадным чадом.
Метель, точно по команде, прекратила завывать и убралась восвояси, забрав с собой клочья уродливого балахона, чад и ледяную пробку, которая всё это время закупоривала вход к сердцу Мерды.
Самой Мерды нигде не было видно. На руках склоненной, но не сломленной Теоры без чувств лежала ее давняя подруга Антея.
Откуда ей взяться в этой глуши? Как она здесь очутилась? Не может быть, чтобы она попала в Вааратон раньше Теоры! Разве тогда не погас бы ближний зеленый маяк в небе над Энемманом?
— Антея, Антея! Очнись!
Тормошить подругу было бесполезно. Ее губы отливали синевой, из-под полуприкрытых век блестели белки. Под тонким рубищем (хватило единственного прикосновения, чтобы убедиться) сильно выпирали рёбра.
Теору царапнула тревожная догадка, от которой следовало бы сразу отмахнуться: Антея и Мерда… Нет, просто невозможно! Немыслимо. Дико.
Теора потрясла головой.
Она сидела на снегу, баюкая тщедушное, почти невесомое тело Антеи, широко раскрытыми глазами вглядывалась в ее веснушчатое окаменевшее лицо со впалыми щеками и не ощущала, как собственное сердце пропускает удар за ударом.
— Не думай, не надо думать. Всё позади, но еще ничего не кончено, — вытряхнул из мучительного оцепенения голос Незримого. Он словно доносился сквозь толщу воды.
Теора встрепенулась, будто ее кнутом хлестнули, и вскинула голову. Плотно сомкнутые губы дрожали, подрагивали крылья носа, а в уголках глаз затаились горячие слёзы.
— Антея ведь замерзнет! Помоги ей!
— А ты не замерзнешь? — с бесконечной теплотой отозвался Эремиор.
Но голосом, сколь бы теплые интонации в нем ни звучали, всё же не согреешь.
Без церемоний оторвав клок от своих черных одежд, Незримый сжал его в пальцах и провел рукой по воздуху, выхватив из пустоты широкий длинный плащ на ватной подкладке.
— Не проси помочь ей. Как только я послужу кому-то из смертных, тотчас сделаюсь его хранителем, и нам с тобой придется навсегда расстаться. Поэтому не проси.
Плащ лёг Теоре на плечи, но она с необъяснимым упрямством отшвырнула его в сторону. В ее глазах полыхнула вспышка, словно там, на самом дне, пробудился и задышал вулкан.
— Отлично. В таком случае, будь добр, помоги мне. Бросать человека на морозе посреди глухого леса…
Оставив при себе невысказанные слова, она поднялась на ноги, расстелила плащ на заснеженной земле и перетащила на него Антею.
— Я одна не донесу.
Сооружать носилки было некогда. Цепляясь подолом за густой подлесок, она взялась за передний край плаща и поволокла его по снегу. Эремиор поспешил на подмогу, дивясь тому, сколь самоотверженна, тверда и непреклонна сделалась его воспитанница. Она выжила, несмотря на то что собиралась вручить свою никчёмную жизнь Мерде. Заново родилась. И в этом ее втором рождении не было места ни страху, ни малодушному эгоизму. Похоже, она бы согласилась насмерть окоченеть, но любой ценой доставить подругу домой.
Эремиор вырвал из своих текучих одеяний еще лоскут, соткал из воздуха новый плащ и заставил подопечную одеться, прежде чем она заработает обморожение.
В очаге на кухне угли светились еле-еле. Камин тоже пыхтел на последнем издыхании. Сегодня все так любили друг друга, что готовы были убить.
От души поскандалив с Гедеоном, Марта отправилась отмокать в ванную после пережитых стрессов. А Гедеон, начхав на свои прямые обязанности по чистке дымоходов, принялся зудеть над ухом у Пелагеи. Как выяснилось, он тот еще любитель поныть.