На краю Дикого Поля
Шрифт:
– Вот об этом завтра и скажешь великому государю. Он привлечёт на суд наследников Архипки Собакина и спросит за твои обиды.
– Я их видеть не желаю, но за ради правды готова пойти на царский суд
– А ещё великий государь прослышал про светоскоп и рисованные тобой сказки на стекле, и пожелал лично посмотреть на новую забаву. Ты готова продемонстрировать своё искусство?
– Скажешь тоже, искусство - засмущалась Феофила.
– А о чём речь, что за светоскоп?
– заинтересовался Орлик.
– Эту новую игрушку Александр Евгеньевич придумал: в коробке горит лампа, а когда в неё вставляют стеколышко
Я отрицательно помотал головой. С чего мне быть против, да и предназначались сказки именно им в подарок, а выпрошенный подарок дороже и ценится.
– А ещё я подумала, и отвезла сказки самолично. И предложила княжнам приезжать и самим участвовать в рисовании новых сказок.
– Ты с ума сошла, Феофила Богдановна. Радмила Егоровна тебя за такую дерзость не убила на месте?
– Глупый ты глупый, хоть и умница, Александр Егорович! Ничего-то ты в женской душе не понимаешь! Да какая женщина откажется поучаствовать в создании такой красоты? Княжны от восторга чуть не по потолку бегали, а Радмила Егоровна и сама тоже напросилась. Ну, вроде как приглядеть за внучками, ага.
– Ну раз такое дело, то милости прошу, пусть наезжают, хоть ежедневно.
– Да их теперь отсюда будет метлой не вымести, барин ты мой добрый!
– А нам, своим мастерам, не покажешь сказки, - вступил Орлик - а, Александр Евгеньевич?
– Непременно покажу, причём сразу всё что имеется. Но прежде прошу всех за стол, тем более что плясуны угомонились.
Посидели славно. Выпили и за царя-батюшку, и за державу нашу, и за нашего начальника князя Гундорова и его боярство, и за его орден, и за награды каждого присутствующего, и за семьи... Медовая, что была на столе, была не крепче пива, и вкусна необычайно, так что и за царя-батюшку выпили ещё разиков пять, и по награждённым прошлись с тостами.
– Александр Евгеньевич, а не порадуешь ли нас новыми песнями?
– И чтобы непременно про мастеров?
– А что и такие бывают?
– чуть не хором ахнуло собрание.
– Бывают, отчего нет? Я обучил музыкантов новым мелодиям, слова несложные, споём как-нибудь, так что пожалуйте во двор!
Выходили мастера и их супруги степенно, чинясь и пропуская друг друга вперёд, расшаркиваясь не хуже мушкетёров, разве что шляпами не махали, да и то только потому, что шляпы пока не в ходу. Я с умилением смотрел на них. Вот ведь люди не знают себе цены! Мастера золотые руки и золотые сердца. Вон, Потап Трофимович, я недавно случайно узнал, пятерых сирот воспитывает вместе со своими тремя детьми, и уверен, что всех выведет в мастера.
На этот раз я устроил что-то вроде караоке: Денис стоял рядом с музыкантами, и по строчке поднимал написанные на фанерках слова песни. Спелись мгновенно, слова запомнили влёт, начали, конечно же, с 'мужской' песни:
Когда весна придет, не знаю,
Пройдут дожди, сойдут снега.
Но ты мне, улица родная,
И
Женщины подпевали своим супругам, песня только условно мужская, это песня для всех, и на все времена.
Я не хочу судьбу иную.
Мне ни на что не променять
Ту заводскую проходную,
Что в люди вывела меня.
Допели, вздохнули, помолчали, и завели 'Уральскую рябинушку', и теперь на первых ролях были женщины:
Вечер тихой песнею над рекой плывет,
Дальними зарницами светится завод.
Где-то поезд катится точками огня,
Где-то под рябинушкой парни ждут меня.
'Мы кузнецы' пели вместе, хором, это одна их лучших рабочих маршевых песен известных мне:
Мы - кузнецы, и дух наш молод,
Куем мы к счастию ключи!
Вздымайся выше, тяжкий молот,
В стальную грудь сильней стучи!
Правда, слова немного пришлось изменить, не пришло ещё время для пролетарского сознания и борьбы за диктатуру пролетариата, но время это придёт, и, надеюсь, быстрее чем у нас:
Мы светлый путь куем народу,
Мы новый, лучший мир куем...
В горне любимую работу
Горячим закалим огнем.
И снова женщины на первом плане, впрочем, Орлику Ильичу тоже очень нравится, до слёз растрогался, приобнял Людмилу Борисовну за плечи, что-то её шепчет. Юность вспоминает, должно быть.
Пропел гудок заводской,
Конец рабочего дня.
И снова у проходной
Встречает милый меня.
И снова у проходной
Встречает милый меня.
А потом, когда сгустились сумерки, пришел черёд и для диафильмов. Так как линз в светоскопе ещё нет, завод в Лыткарино только строится, то пришлось усесться плотным полукругом у экрана, а иначе никто ничего бы и не увидел. Людмила Борисовна узурпировала право читать пояснительные надписи, впрочем, никто особо и не возражал, поскольку голос прекрасный, дикция превосходная, да и артистизм имеется.
Одним разом показ не ограничился, просмотрели ещё два раза, пока Орлик глянув на зевающего меня, а мне разгонять гостей казалось неловким, не прекратил просмотр своим решающим голосом.
Развозил я гостей целым поездом, задействовав семь бричек, построенных каретной мастерской, и не востребованных ещё хозяевами. Охраняли поезд все десять моих охранников верхом, бронные и оружные, поскольку ночью по Москве передвигаться без охраны опасно. Это вам не Обоянь, где по ночам молодые парочки гуляют без опаски, впрочем, и там периодически на углах появляются украшения в виде повешенных шишей, потому и не убираются виселицы, изредка пригождаются. Однако, вешают только самых замухрышек, а те кто поздоровее получают участь пострашнее: их удел ломать уголёк в шахте, пока не издохнут. Впрочем, потом трупы обихаживают, и хоронят в соответствии с вероисповеданием покойного. Так что возле угольной шахты имеются православное, мусульманское и католическое кладбища.