На краю пропасти. Экзистенциальный риск и будущее человечества
Шрифт:
Дополнительные причины можно найти в политологии. Внимание политиков и чиновников нередко сосредоточено на краткосрочной перспективе[135]. Время на размышления и действия в их случае все чаще определяется выборными циклами и циклами производства новостей. Им очень сложно обращать внимание на проблемы, предотвращать которые нужно сейчас, хотя они не возникнут в течение еще нескольких выборных циклов. Они вряд ли будут наказаны, если пустят ситуацию на самотек, тем более что их внимания требуют более срочные вопросы.
Бывают и исключения – например, ситуации, когда к немедленным действиям призывает активная группа избирателей, ведь в таком случае их расположение сразу приносит политику выгоду. Такие группы особенно сильны, когда
Еще одна политическая причина связана исключительно с серьезностью проблемы. Когда я касаюсь темы экзистенциального риска в беседах с высокопоставленными политиками и чиновниками, они реагируют однотипно: выражают искреннюю глубокую озабоченность вкупе с ощущением, что работа с величайшими рисками, с которыми сталкивается человечество, им “не по плечу”. Мы ожидаем, что наши правительства будут заниматься вопросами, выходящими за рамки компетенций каждого из нас, но решение проблемы экзистенциального риска выходит и за рамки компетенций целых стран. По политическим (и экономическим) причинам это представляется вопросом, требующим масштабных международных действий. Однако, поскольку международные организации очень слабы, проблема экзистенциального риска повисает в воздухе.
Поведенческая психология выделяет еще две причины, по которым мы пренебрегаем экзистенциальным риском, и корнями они уходят в эвристические правила и предубеждения, благодаря которым нам становится проще принимать решения в сложном мире[136]. Первая из них – эвристика доступности. Это склонность людей оценивать вероятность событий в зависимости от того, могут ли они припомнить аналогичные примеры. Никому не хочется допустить повторения недавних трагедий (особенно если они произвели большое впечатление или широко освещались в прессе). Но это значит, что часто мы недооцениваем вероятность событий, которые случаются достаточно редко и потому не случались на нашей памяти или которые не случались никогда прежде. Даже когда эксперты утверждают, что существует значительная вероятность беспрецедентного события, нам очень сложно поверить им, пока мы сами не станем ему свидетелями.
Для многих рисков эвристика доступности становится удобным руководством, которое позволяет нам путем проб и ошибок вырабатывать методы управления риском. Но в случае с экзистенциальными рисками она оказывается совершенно бесполезна. Дело в том, что сама природа экзистенциальной катастрофы не позволяет нам столкнуться с ней, пока не станет слишком поздно. Придерживаясь принципа “лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать”, мы слепо шагнем в пропасть.
Нужда в наглядных примерах руководит и нашими альтруистическими побуждениями. Как общество, мы умеем остро сопереживать попавшим в беду – жертвам катастрофы, которых мы видим в новостях. Не всегда мы переходим к действию, но сочувствуем людям непременно. Мы сидим с комом в горле, переживаем за пострадавших и оплакиваем их потери. Но нам необходимо более экспансивное сострадание, более осмысленное сострадание, которое будет преодолевать время и распознавать человечность людей даже в далеком будущем, а не только в далеких местах.
Мы также страдаем от искажения, называемого пренебрежением масштабом. Это нечувствительность к масштабу выгоды и ущерба. Нам сложно в десять раз сильнее заботиться о вещи, которая в десять раз важнее. Когда ставки
По вышеперечисленным причинам экзистенциальным риском пренебрегают, и, возможно, в связи с этим он никогда не получит должного внимания. И все же я не теряю надежды. Поскольку есть и последняя причина: экзистенциальный риск совсем нов. Еще не было времени вписать его в свои гражданские и нравственные традиции. Но есть основания полагать, что ситуация может измениться.
Люди, скорее всего, с самых ранних времен раздумывают о гибели человечества. Когда изолированная группа или племенная община вымирала, столкнувшись с чрезвычайно серьезными трудностями, последние выжившие порой гадали, не последние ли они из рода и живут ли еще где-то похожие на них люди. Однако до недавних пор почти не было серьезных рассуждений о возможности вымирания всего человечества[138].
Лишь в середине XX века, когда появилось ядерное оружие, вымирание человечества превратилось из маловероятной возможности (или отдаленной во времени неизбежности) в непосредственную опасность. Всего через три дня после разрушения Хиросимы Бертран Рассел приступил к своему первому эссе о влиянии бомбардировки на будущее человечества[139]. Чуть позже многие ученые, принявшие участие в создании ядерного оружия, основали “Бюллетень ученых-атомщиков”, чтобы возглавить дискуссию о том, как избежать уничтожения жизни на Земле[140]. Вскоре Альберт Эйнштейн взял на себя роль лидера в этом обсуждении, и его последним публичным шагом стало подписание составленного вместе с Расселом манифеста, в котором они выступили против ядерной войны, подчеркнув, что такой конфликт может привести к гибели человечества[141]. Государственные деятели времен холодной войны, включая Эйзенхауэра, Кеннеди и Брежнева, осознавали угрозу вымирания и то, что с ней сопряжено[142].
В начале 1980-х годов мыслители пошли дальше: изучив, что стоит на кону, Джонатан Шелл, Карл Саган и Дерек Парфит поняли, что немедленные последствия могут померкнуть в сравнении с потерей всех будущих поколений[143]. Когда стало ясно, что применение атомного оружия может привести к наступлению ядерной зимы, и Рональд Рейган, и Михаил Горбачев решили сокращать арсеналы своих стран и избегать войны[144].
Реакция общественности тоже не заставила себя ждать. В 1982 году миллион человек вышли на демонстрацию против ядерного оружия в нью-йоркском Центральном парке. Этот протест стал самым многочисленным в истории США[145]. К мировому протесту присоединялись даже жители моей родной Австралии, которая не имеет ядерного оружия: мои родители брали меня с собой на демонстрации, когда я был лишь маленьким ребенком, которого они хотели защитить.
В этом отношении экзистенциальный риск представляет собой чрезвычайно важную идею XX века. Однако, поскольку на первом плане раньше стоял лишь один риск, все происходило под знаменем ядерной войны и философы обсуждали важные новые вопросы, связанные с “ядерной этикой”, а не с “экзистенциальным риском”. По завершении холодной войны обозначенный риск снизился и обсуждение сошло на нет. Но эта история показывает, что экзистенциальный риск порой вызывает серьезную озабоченность во всем мире – как у элиты, так и у простых людей.