На краю света. Подписаренок

Ростовцев Игнатий Гаврилович

А позже, когда мы с ним познакомились ближе, он стал интересоваться тем, читаю ли я книги и что мне удалось достать интересное. Из всех помощников Ивана Иннокентиевича и сельских писарей, которые круглый год наезжают в волостное правление, он был единственный, кто проявлял какой-то интерес к книгам.

Разбираться в посемейных списках Кирилл Тихонович пригласил меня к себе на комскую сборню. Она находилась недалеко от волости, была значительно больше нашей кульчекской и имела более обжитой вид. Сельский писарь в Коме занимался не у себя дома, как в других деревнях, а здесь, на сборне, и поэтому требовал от старосты содержать ее в чистоте и порядке.

Как и у нас в Кульчеке, комская сборня представляла большое помещение для сельских сходов, каталажку для арестантов и каморку для писаря. В помещении для сходов, кроме стола и лавки в переднем углу, никакой

мебели не было, так что пришедшим на сход мужикам приходилось, как и у нас в Кульчеке, или стоять впритык друг к другу, или устраиваться, сидя на полу.

Каталажка с окованной дверью была тоже больше нашей. А писарская каморка, очень светлая и уютная, была такой маленькой, что нам пришлось перейти для работы в большое помещение для сельских сходов.

Разносить новорожденных и умерших по комскому посемейному списку мне с Кириллом Тихоновичем не представляло особого труда. Он хорошо разбирался в многочисленных Кирилловых, Черновых и Анашкиных, заполнивших Кому, и мне оставалось только делать по его указанию короткие записи в волостной посемейный список.

Во время этой работы я обнаружил, что отец Петр, отец дьякон и псаломщик Василий Елизарьевич почему-то в комских посемейных списках не числятся и к комскому сельскому обществу никакого касательства не имеют. А комские купцы Демидов и Паршуков состоят мещанами города Красноярска, хотя всю жизнь проживают здесь, в Коме, имеют тут свои дома с торговыми лавками и по нескольку огромных амбаров. Новоселовские купцы Терсков, Мезенин и Бобин, по словам Кирилла Тихоновича, тоже состоят мещанами города Красноярска, податей не платят, волостных и сельских повинностей не выполняют и пишутся уже не крестьянами, а мещанами. Это, видимо, для них самое главное. Быть крестьянами, числиться по спискам наравне с простыми мужиками они считают для себя позорным и предпочитают состоять городскими мещанами и платить городские налоги. А городские жители, известно, государственную окладную подать не платят, губернский земский сбор не платят, волостные и сельские сборы на них не начисляются. Разве это сравнишь с мужицкой жизнью?..

Во время работы над посемейными списками у нас все время велся разговор о книгах. Мы перебрали с ним всех комских жителей, у которых можно было найти что-нибудь для чтения. Но наши поиски не имели успеха. У отца Петра, отца дьякона и Василия Елизарьевича на этот счет ничем не поживишься. Правда, у отца Петра была Библия. Но мы наверняка знали, что эту книгу со многими нарядными закладками он нам никогда не даст. У купца Паршукова, кроме чудесных исцелений и описаний жизни различных угодников божиих, других книг не имеется. Дело в том, что он сам «исцелился» при гробнице святителя Иннокентия Иркутского от какой-то болезни, и об этом его «исцелении» было даже что-то напечатано в одной такой книге. Паршуков очень гордился этим, показывал эту книгу всем своим знакомым, и, говорят, даже принес ее один раз в волость. Но Иван Иннокентиевич поднял его на смех. С тех пор Паршуков в своем «исцелении» у гробницы святителя Иннокентия в волости уж не заикается. Но книжки о жизни святых и о разных чудесах собирает.

О купце Демидове у нас разговор даже не заходил, так как он ни с кем в селе и в волостном правлении не общается, у себя в доме никого не принимает, книг и газет не читает и всем этим не интересуется.

Еще думали мы обратиться с просьбой о книгах к фельдшеру Стеклову. Но нас смущало семейное положение Стеклова. Сначала у него состояла в женах одна комская девица. И он прижил с нею двух деток. Потом привел к себе в дом ее младшую сестру и тоже прижил с нею ребеночка. А теперь женился на нашей учительнице Таисии Герасимовне и тоже привел ее в свой дом. И живет теперь мирно одной семьей с тремя женами. Мужики, глядя на это, только руками разводят. Православному вроде не положено имен, трех жен. А с другой стороны, он хоть и маленький, а все-таки начальник, ходит со светлыми пуговицами и к тому же неплохой фельдшер и к народу относится хорошо. И живут они тихо, мирно, без ссор, без скандалов. Отец Петр смотрит на это почему-то сквозь пальцы. Так что тут, выходит, и придраться не к чему. Но мы с Кириллом Тихоновичем решили, что книг для чтения в доме Стеклова не найдем.

Об Иване Фомиче, Павле Михайловиче и Иване Осиповиче мы знали, что по части интересного чтения у них ничем не поживишься.

После Комы и Кульчека я таким же манером отработал метрические выписи на Черную Кому, Безкиш и Ивановку, которые состояли в Комском церковном приходе, а

потом принялся за деревни Анашенского, Медведевского и Сисимского приходов. Над этими деревнями мне пришлось основательно попотеть. Но все-таки я их понемногу осилил. Теперь я знал жителей почти всех деревень нашей волости, за исключением Витебки и Александрова, и у меня сложилось о каждой деревне особое представление. Ивановка целиком состояла из переселенцев, приехавших из Черниговской и Житомирской губерний. Безкиш и Черную Кому заполнили переселенцы из Витебской и Могилевской губерний. В других деревнях переселенцев было мало. А в Витебке и Александровке своего церковного прихода, оказывается, нет. Эти деревни заселены переселенцами-католиками. Вместо католической церкви они, по бедности, имеют простой молитвенный дом. Католический священник, или, как они называют его, ксендз, бывает у них наездами два раза в году. Приедет, окрестит на католический манер родившихся ребятишек, отпоет оптом всех умерших, отбарабанит за два-три дня все, что надо, и спокойно уедет домой. А метрические списки на рожденных и умерших не составляет и выписок из них в волостное правление не присылает. Из-за этого посемейные списки на Витебку и Александрову ведутся в волости неточно. Записи, конечно, есть, но больше со слов жителей. А им доверять нельзя. Особенно по части новорожденных. От витебского писаря на этот счет трудно добиться какого-либо толку. Списки на новорожденных и умерших он присылает. Но составляет их тоже со слов. Умершие в его списках числятся правильно, а новорожденные… Короче, этим спискам доверять нельзя. Особенно при составлении призывных списков на рекрутов.

Глава 4 МОИ ВОЛОСТНЫЕ НАСТАВНИКИ

Так постепенно я вошел в повседневную работу волостного правления и целыми днями мог наблюдать за работой своих писарских учителей и наставников. Больше всех мое внимание привлекал Иван Иннокентиевич.

Хотя старшина и заседатель являлись в волости главными начальниками и все наши бумаги исходили от их имени, но настоящим хозяином волости был Иван Иннокентиевич.

На службу он являлся позже всех, ровно к одиннадцати часам, когда ему наступало время проводить почтовые операции — принимать и выдавать заказные письма, выплачивать денежные переводы, принимать и выдавать посылки. Занимался всем этим сам Иван Иннокентиевич и получал за это от казны особое жалование. Появившись в волости, он долго приходил в себя от утомительной дороги с квартиры, после чего начинал принимать ожидающих его с утра посетителей, а потом рассказывал свои веселые истории про попов, купцов и богатых мужиков.

Иван Фомич, Павел Михайлович и Иван Осипович состояли у него как бы в работниках. Он сам определил и платил им жалованье. Отношения между ними были какие-то неравные. Он держал их от себя в каком-то отдалении и никогда не переходил с ними на короткую ногу.

С комскими купцами Иван Иннокентиевич не знался. Сельских старост он признавал, пока принимал от них податные деньги. В другое время старался их не замечать. На приезжих писарей смотрел свысока. Он с удовольствием рассказывал им свои веселые истории, но сразу же после того начинал жучить их за задержку каких-нибудь сводок и ведомостей. На другие темы разговоров с ними не вел.

С мужиками Иван Иннокентиевич был неприветлив. Руки им не подавал, садиться никогда не приглашал.

Свое писарское дело Иван Иннокентиевич знал хорошо, но работать не любил и все сваливал на своих помощников.

А высшего начальства он боялся и всячески старался перед ним выслужиться. Начальство особенно придирчиво относилось к податным делам и к военному учету. Иван Иннокентиевич строго следил за Иваном Фомичом, который вел у него эти дела, чтобы он вовремя представлял кому следует все данные по этой части.

Ивана Фомича все в волости считали главным помощником Ивана Иннокентиевича. Но эта работа ему не нравилась, и он иногда жаловался на то, что только нужда заставляет его заниматься статистическими сводками, раскладочными делами и призывными списками. Особенно не нравилась ему работа по податной части.

Каждый год после осенней раскладки податей в волости начиналось выколачивание их с мужиков. За это брались вначале старшина и заседатель. А после них по деревням отправлялся уж сам пристав, в сопровождении урядника и волостного начальства. И так всю зиму, то старшина, то заседатель, то все вместе с приставом. Жмут мужика сначала уговорами. От уговоров переходят к угрозам, потом начинают просто требовать — гони деньги или садись в кутузку. И так мурыжат его всю зиму, пока не выжмут все, что можно выжать.