На крестины в Палестины
Шрифт:
Однако отправиться в трактир, на постоялый двор, в караван-сарай или что-то еще чисто азиатское сразу не удалось. Пришлось решать две проблемы, и одну из них выдумал Попов, проявивший неожиданное благоразумие. Хотя почему неожиданное? Андрюша всегда отличался повышенной осторожностью: никогда не играл со спичками, не ковырял в зубах вилкой и на ночь надевал презервативы. На всякий случай. Именно потому, что был с детства приучен мамой беречь свою драгоценную утробу, Попов и предложил что-нибудь сделать с Горынычем. Не в смысле физического насилия, хотя Ахтармерз именно так предложение криминалиста и оценил, а для общей маскировки группы.
– Мужики, на фига нам надо, чтобы каждая сволочь нас подозрительно
– Ах, значит, тебе раньше евреи во всем виноваты были, а теперь меня за тхрубика отпущения держать надумал? – возмутился Ахтармерз. – Не позволю!
– Заткнись, обломок топливно-энергетического комплекса, пока я из твоих тощих шей косичку не сплел! – осадил его омоновец. – Поп, может быть, первый раз в жизни дело говорит, в натуре.
После этих слов каждый из присутствующих счел своим прямым долгом высказать предложение о том, под что Горыныча можно замаскировать. Версий было множество. Начиная с той, согласно которой Ахтармерза следовало выкрасить белой краской и выдавать за статую, кончая абсолютно извращенным вариантом превращения огнедышащего второклассника в комнатную собачку путем персонального пошива маскировочного костюма из содранной с кого-нибудь шерсти. Перечислением всех этих экзекуций бедного Горыныча до того запугали, что он стал стремительно уменьшаться в размерах. Наверняка, если бы Сеня не остановил друзей, Ахтармерза в скором времени пришлось бы искать на мостовой при помощи микроскопа.
– Нет, мужики, так дело не пойдет, – отмел предложения друзей кинолог. – Статуя из Горыныча никудышная. Во-первых, он спокойно на месте и двух минут не усидит, а во-вторых, он же хладнокровный. Не дай бог, под краской переохладится или, наоборот, тепловой удар огребет. Кто ему искусственное дыхание «рот в рот» делать будет? – Ответа не последовало, и Рабинович закончил: – Да и с костюмом облом. Даже если мы уговорим этого монстра все три башки в одну варежку засунуть, это еще проблемы не решит. Представьте, что будет, если ему в общественном месте кто-нибудь на ногу наступит? Раздуется ведь, гад, до размеров слона. Нас тогда точно тухлыми яйцами и битым кирпичом закидают.
– У меня предложение есть, – пискнул снизу Ахтармерз, обрадованный такой поддержкой со стороны кинолога. – Вы же меня сами все время с ящерицами сравнивали. Вот и посадите меня просто в мешок, а головы снаружи оставьте. Я буду трех рептилий сразу изображать. Обещаю не говорить ни слова и постараюсь не варьировать свои физические размеры!
Менты переглянулись и были вынуждены согласиться. Действительно, все равно ничего лучшего придумать не получалось, а так хоть ахтармерзовского торса людям не видно будет. Глядишь, и действительно за трех ящериц в одном флаконе сойдет. Под маскхалат Горынычу тут же приспособили старый пыльный мешок, найденный на скамейке у караулки, и трехглавый дебютант кукольного театра тут же забрался внутрь, предварительно сожрав двух пауков, решивших устроить внутри мешка загородную виллу.
Таким манером первая проблема была решена, но тут же возникла вторая. У Абдуллы, как и у всех прочих азиатов, в каждом городе по целому вагону родственников проживает, непоявление в домах которых считается почти что одним из смертных грехов. Едва менты успели спрятать Ахтармерза в мешок, как сарацин тут же плюхнулся на колени перед поповской телегой и попросил отпустить его в увольнение. Рабинович, из врожденной недоверчивости опасаясь, как бы Абдулла чего-нибудь способного доставить путешественникам неприятности не учудил
– Караван-сарай там найдете, да благословит Аллах вашу лень и ментовский характер, – с низким поклоном, предварительно, естественно, поднявшись с колен, проговорил сарацин. – Я вернусь еще до наступления темноты, и да не позволит всевышний к тому времени упасть хоть одному волоску с ваших мудрейших голов.
– Да-а, для Попова это было бы трагедией, – съязвил Сеня, а Абдулла снова поклонился и вприпрыжку помчался куда-то в сторону деревянных пирсов.
Прилегавшие к воротам районы, к удивлению путешественников, оказались абсолютно безлюдными. Менты недоумевали, пытаясь понять, куда делся народ, и в итоге взяли на себя вину за это бедствие, но все оказалось гораздо проще. Друзья не успели проехать в указанном Абдуллой направлении и десятка метров, как над городом пронесся истошный протяжный вопль. Почти такой же, какой издает ленивый кот, когда ему определенные части тела какой-нибудь будущий Павлов выкручивать для эксперимента начинает. Вопль летел над Никеей и, едва затихнув в одном конце города, тут же возобновлялся в другом. Попов вздрогнул и завертел головой.
– Это еще что такое? – удивленно поинтересовался он.
– А, внимания не обращай, – махнул рукой омоновец. – Муэдзины вопят. Намаз у них начался, все молятся, поэтому и людей в городе не видно.
– Так это что, и караван-сарай закрыт теперь? – обеспокоенно поинтересовался вечно голодный криминалист.
– А хрен его знает, – пожал Ванюша плечами, а затем успокоил друга: – Откроем.
Впрочем, ломать в караван-сарае двери, как это было сделано при входе в город, ментам не пришлось. Заведение было открыто, и из распахнутых дверей лилась какая-то восточная музыка. Попов тут же определил, что играет зурна, и принялся расписывать достоинства этого инструмента, да так увлекся, что не заметил, как остался в одиночестве. Сеня с Жомовым, из всех музыкальных инструментов любившие только магнитофон, не слушая поповских рассуждений, следом за Мурзиком прошли внутрь караван-сарая.
– В натуре, блин, сарай, – буркнул Ваня, оглядывая обстановку средневекового мотеля. – Не понимаю я, как эти урюки в таких местах отдыхать могут?
Заведение разительно отличалось от любой европейской забегаловки подобного калибра. Во-первых, ни одного стула в помещении, естественно, не было. Те немногие посетители, что были в этот час клиентами караван-сарая, сидели, поджав ноги, на пестрых пушистых коврах, а то и вовсе лежали, опираясь на локти. Во-вторых, даже если бы стулья в никейском кабаке и присутствовали, то с тех низеньких тумбочек, которые заменяли здесь столы, сидя на стуле, есть было бы крайне неудобно. Ну а в-третьих, внутри забегаловки отсутствовало какое-либо подобие стойки бара или стола заказов. Его место – задняя стена караван-сарая – было задрапировано волнами розовой ткани и ярко освещено масляными лампами.
Посетители караван-сарая удивленно уставились на вошедших – дикари, ментов никогда не видели, а те, в свою очередь, замерли в дверях, давая возможность глазам привыкнуть к полумраку. Единственным в компании, кому адаптация зрения не требовалась, был Мурзик. Он не стал задерживаться в дверях, а сразу прошел внутрь и, обнюхав один из низких столиков, расположился около него. И тут раздался дикий крик!
– Ай, иблисово отродье, – закричал кто-то из глубины зала. – Кто, да заберет у него Аллах остатки денежного довольствия, пустил в заведение этого шелудивого пса, да родится у его матери кошка?!