На круги своя...
Шрифт:
– Идем домой, – выдохнул добряк, пытаясь отдышаться от стыда да от страха. – Прихвати утку. Вечером Агнес состряпает славный ужин. Готовит она отменно.
Мужчина вновь расплылся в дружелюбии и даже что-то пошутил. Томми опять зароптал на тяжелую участь женатых, перед которыми то и дело щеголяли прекрасные девы, и то, что произошло, вроде как оказалось позади. Взяв птицу, Калеб пошел за друзьями, напоследок посмотрев на противоположный берег реки. Он надеялся разглядеть там среди деревьев Лешую, но не увидел и досадливо поджал верхнюю губу.
Она там была. Выглянув из-за ствола осины, она слушала,
Обычно люди не приходили в лес в день, когда звенели колокола. Никогда такого не было, а этот пришел. Она могла пристрелить его, и она бы это сделала! Стреляла она хорошо. Даже очень хорошо, метко и, главное, бесстрашно, но он… Либо был глуп, либо бесстрашен? Он так на нее смотрел… Будто того и ждал. Будто хотел, чтобы именно она его и ранила. Или же он думал, что она не сможет выстрелить в человека? Какой же дурачок!
Люди из деревни не очень умные – Гаэлле ей об этом всегда говорила. Нечего было о них и думать, и как только девушка убедилась, что чужаки ушли, оделась и пошла в глубь чащи, стараясь в песнях забыть обо всем, что случилось.
Вот только получалось у нее не очень хорошо. Слова путались, да и перескакивала она с мотива на мотив, а, смолкая, она то и дело думала о том, как на нее смотрели. Бесстрашно и глупо.
Ну что за дурачок!
========== Лешая ==========
***
В деревне жила семья – плотник и его жена. Долго они не могли разрешиться потомством, и когда поседевший ремесленник уже готов был смириться с отсутствием наследника, жена подарила ему сына. Подросший мальчик только-только стал перенимать ремесло родителя, но будто по неведомому проклятию умерла мать, а вскоре, после тяжелой болезни, и отец.
Осиротевшего юношу быстро женили – постарался сапожник, надеявшийся прибрать к рукам оставшееся хозяйство. Дочь его была славной девушкой, и поговаривали, что молодой муж души не чает в своей жене. Так оно и было. Наивные, молодые и непростительно влюбленные. Они никогда не ругались и всюду ходили вместе. Уж слишком у молодоженов было хорошо, и, погодя, все эти их «телячьи нежности» стали вызывать либо зависть, либо раздражение. Чужое счастье несчастным ненавистно.
Случилась война. Далеко, но даже из этой деревеньки воевать с недругом отправили некоторых юнцов. Там, сын плотника попал в плен. Говорили, что его жестоко пытали, стараясь выведать какую-то страшную тайну. Секрета юноша так и не выдал, но от тяжких пыток повредился рассудком и лишился языка. Домой он вернулся контуженным и молчаливым, почти седым, но с наградой, почетной грамотой и даже с какими-то деньгами.
Общался он лишь мычанием да фигурами, состроенными из трясущихся пальцев, но увечье мужа чувств жены, вопреки деревенским ожиданиям, не уменьшило. Как и прежде она окружила его заботой, и со временем тряска его стала проходить. Выделывать дерево за исключением простых работ ему было сложно, и он приловчился плести корзины. Жить супруги стали скромнее, но с милым и рай в шалаше, а от корзин был какой-никакой но доход. Деньги, принесенные плотником с войны, они расходовали осторожно, и вскоре жизнь их наладилась.
Что тогда произошло, в деревне не знали, только предполагали. Видимо, загорелись ивовые прутья, коих в доме было полно, а, может,
– Угорела, видать… – Сказал кто-то после поисков, да так безучастно.
К утру от пожара остались лишь остевые столбы, черные, пронизанные углевыми трещинами. Усталая толпа разошлась. Оставшийся погорелец долго сидел среди остывающих углей. Он пытался найти хоть что-то и… Нашел.
Ничего не ев и не пив, он сидел на одном месте, почерневший от сажи и от горя, и на его щеках белели следы от нескончаемых слез. Напрасно его пытались оттащить оттуда, приманивая добрыми словами и едой. Его искренне жалели, предлагая свой кров и хлеб, но, ничего не слыша и не видя, он лишь горько мычал и плакал, плакал, плакал, как беззащитное дитя. Он словно пытался что-то сказать, да вот только понять его было некому.
Спустя время плотника оставили в покое, махнув рукой. Видать, тот просто обезумел от горя, а что возьмешь с юродивого? Погорельцам обычно помогали, но что сделать с таким погорельцем, который помешался окончательно, они не знали, пустив все на самотек. Вокруг творилась своя жизнь, свои проблемы, и им было не до того, кто отвергал их помощь.
Через несколько дней он исчез. Говорили, что его видели в лесу. Там он и поселился, укрывшись от всех своих потерь под кронами деревьев. В деревне плотника Франциска тут же окрестили Лешим. Молва твердила, что он покрылся лишаем, бегает нагим по лесу, или же прикрывшись каким-то балахоном, мыча себе под нос. Многие из них помнили его настоящую историю. Некоторых мучила совесть, а потому о сироте Франциске было проще забыть.
Его было и вовсе вычеркнули из круга, когда он снова появился в деревне. Босой он шел по центральной улице. На нем был одет старый потертый костюмчик, в котором его видели в последний раз. В кармашек был вставлен цветок лесного шиповника, а в руках он нес большую корзину, накрытую белой тканью.
В ней лежал ребенок – девочка, взятая не пойми откуда. Леший долго ходил за священником, мыча что-то на своей тарабарщине, но тот, не понимая, поначалу старался пройти мимо. Молочница пустила слух, что видать ребенок, выброшенный в лес, плод чьей-то порочной любви. Стали грешить на самого пастора Крайса, и к тому времени тот понял, что от него хотели.
Во имя Ожта он ввел в круг жизни новое дитя, окружив по всем правилам.
– А-я, А-я… – мычал постаревший Леший, и священник, устав от несуразного мычания, нарек девочку Айей.
Сумасшедший опять исчез, и некоторые поговаривали, что слышали из лесу то плач, то смех маленького ребенка. А потом все сделали то, что давно пытались сделать – забыли, вспоминая о Лешем и его дочери так. К слову.
***
– Люди никогда не приходили в день колоколов. – сердито сказала Айя, помешивая похлебку в котелке. – И уж тем более не забирали нашего… Это была моя утка! Они забрали мою добычу. – еще недовольней постучала она ложкой по чугунному ободу.