На ладони судьбы: Я рассказываю о своей жизни
Шрифт:
Меня завели в кабинет начальника тюрьмы, за столом сидел какой-то работник НКВД. При виде моего блаженного лица он зажмурился.
— Садитесь, — сказал он хрипло. «Наверное, что-нибудь подписать о неразглашении», — подумала я.
— Прочтите и распишитесь, — он пододвинул ко мне лист бумаги. Там черным по белому было сказано, что мне вместо десяти лет заключения присуждается… восемь… Сидеть еще четыре года.
Там было много чего еще написано, но я уже ничего не понимала. Следователь мягко объяснил
— Но откуда они там, в Москве, взяли эту самую агитацию?! — вскричала я с негодованием. — Меня же в ней не обвиняли. Наоборот, переследствие установило, что я и все в нашей «группе» вообще ни в чем не виноваты, что это была клевета. Вадима Земного. Я же читала сама эти документы, что отослали в Москву. Откуда же?
И тогда он мне рассказал:
— Я вам скажу… Только, пожалуйста, в камере не рассказывайте. Дело в том, что у нас весьма опасное положение, того гляди, нападут фашисты, понимаете? До первого марта тысяча девятьсот сорок первого года всех переследственных выпускали, а с первого марта выпуск прекратился. А ваше заявление разбирали пятого марта… Понимаете?
— Какая-то дичь! Одни на свободе потому, что их заявление разбирали до первого марта, другие остаются в тюрьме лишь потому, что… — Я захлебнулась, мне перехватило горло.
— Не завидуйте им. Всех, кого выпустили, забирают снова. Побыли две-три недели дома. Вот и всё.
— Второго ареста я бы, наверное, не перенесла. О господи! Значит, мне возвращаться обратно в Магадан… Этого не будет… Прыгну по дороге в море.
— Нет, нет, совсем не в Магадан! Теперь другой лагерь.
Он явно радовался, что хоть этим мог успокоить меня.
— Вас направляют в Карлаг… Это полуинвалидный лагерь. Там очень хорошо, знаете… — И он стал расписывать мне Карагандинский лагерь, как курорт…
И я снова поднималась по лестнице, только в другую камеру, к другим людям.
Когда новые товарищи стали расспрашивать меня, кто я, откуда, и задавать другие вопросы, я обнаружила, что онемела… Ни одного слова выговорить не могла, только разводила руками или отмахивалась.
— Оставьте женщину в покое, — сказала красивая, толстая дама, как потом оказалось, оперная певица, — видите, она не в себе.
И я опять осталась одна в пространстве… Скоро и тюрьма исчезла. Время как-то сразу передвинуло меня на несколько часов вперед. Я бросилась к двери и забарабанила.
— Пожалуйста, скажите начальнику тюрьмы, что я прошу его принять или вызвать меня. Умоляю! Моя фамилия… — Речь ко мне вернулась. Начальник тюрьмы пришел сразу, пряча глаза, как будто ему было непереносимо стыдно.
— Вы тут ни при чем! — успокоила я его. — У меня просьба к
— Завтра утром сообщим.
Он сообщил. К маме и сестре пришел солдат и сказал: разрешено внеочередное свидание и чтоб они захватили для меня теплые вещи. Мама всё поняла.
Тяжелое это было свидание… И они и я крепились, чтоб не заплакать, не расстроить друг друга еще больше.
Около года они ждали меня, просыпались при каждом скрипе калитки.
— Но как же так, — твердила мама, — ведь теперешний твой следователь сказал, что тебя обязательно освободят. Значит, он лгал, обманывал?
— Нет, мама, он сам был уверен в этом. Просто выпуск прекратили с первого марта.
— Разговорчики на эту тему прекратить! — сердито сказал дежурный.
И снова разлука, снова этапы, другой лагерь — неподалеку от Караганды — Карлаг. Еще долгих пять лет, когда мне пришлось пережить гораздо больше, нежели я пережила в магаданских лагерях.
И хотя меня все любили за мои рассказы (кроме начальства), близкого друга у меня уже не было… И слишком часто меня терзало ощущение, что я одна в пространстве.
На темной дороге
«Уважаемая Валентина Михайловна, Вам пишет… Валя, это ты? Я как прочла книгу, сразу поняла, что это ты! Не только по фамилии (бывают однофамильцы), но книга похожа на тебя. А еще ты говорила, что, если выживешь, обязательно будешь писателем.
Я так обрадовалась за тебя, ты не представляешь! И мой муж Костя тоже очень обрадовался. Я ему без конца рассказывала о тебе…
После твоих рассказов я уже не могла жить, как прежде. И я крепко «завязала».
И если я теперь порядочный человек, работаю в бригаде коммунистического труда и у меня такой муж, как Костя — бригадир Константин Федорович Фоменко, и у меня двое детей — Валентина и Давид, — то всем этим счастьем я обязана тебе.
Я ведь тогда совсем ожесточилась, на весь мир (хотя сама была одна во всем виновата), а ты размягчила мою душу, мою совесть…
Когда тебя увели, я поняла, что к прошлому для меня уже нет возврата. Та Сюзанна Ленокс, про которую ты нам рассказывала, упала еще ниже, чем я, и то поднялась.
Валя, ты меня помнишь?
Я Зойка Косырева, по кличке Кусачка… Это мне потому дали такую кличку, что в драке я сразу кусалась, как дикий звереныш.