На Лене-реке

Таурин Франц Николаевич

— Товарищи! — разносится его могучий голос. — На самое дорогое покусился проклятый Гитлер. На нашу Родину, на нашу жизнь. Наш ответ один. Будем бить фашистскую сволочь насмерть. Оружием — на фронте, трудом — в тылу.

На скамью поднялась Анна Королева. На заводе работала она давно, но никто не помнил, чтобы выступала когда-либо с речами. В другое время удивились бы этому.

— Бабы! — в полный голос крикнула Королева. — Отродясь я не говаривала на собраниях, а тут не могу промолчать. Самую нашу жизнь немец нарушить хочет. Бить

его надо. Бить насмерть, чтоб и ног не унес с земли нашей. Мое слово к вам, бабы! Мужья и сыновья наши воевать уйдут, а наше дело здесь план исполнять в точности. И будьте в надежде, товарищи: мы, ваши жены и сестры, своей работой вас не посрамим. Верно я говорю, бабы?

— Правильно!

— Верно! — раздался гул восклицаний.

Выступали еще и еще.

Слова всех были наполнены гневом и уверенностью в победе.

— Помните, товарищи, — сказал Луговой, закрывая митинг, — наша первая помощь фронту — трудом. Работать мы теперь должны упорнее и лучше.

2

Через несколько дней Василий Парамонов получил повестку о призыве в армию. Кроме него, в цехе призывалось еще шестнадцать человек.

Вручая Парамонову повестку, Юсупов сказал:

— Можешь идти, Василий Михайлович. Мало времени на сборы остается. Через два дня отправка.

— Доработаю смену, — ответил Парамонов, — не скоро теперь доведется снова за своей машиной постоять. С ней ведь тоже попрощаться надо.

Василий был горд тем, что получил повестку в числе первых на заводе.

Он стоял за машиной, привычными движениями обрабатывая кожу за кожей, а мысли его унеслись далеко. Он видел себя уже на поле боя перед каким-то безликим, но ненавистным ему врагом, и все существо его напрягалось в ожидании предстоящей схватки.

Неприметно для себя он крепко сжал в руках края кожи, опущенной под ножи, и, твердо нажимая на педаль, отрывисто повторял, стиснув зубы так, что желваки играли на его лице:

— Нет, шалишь… Не на таковских нарвался…

«За наше счастье, за счастье детей наших», — вспомнились ему слова Перова на митинге, и перед его глазами встал толстощекий, кудрявый, радостно улыбающийся Шурик, встречающий его на пороге с протянутыми ручонками.

И только тут как-то сразу отчетливо осозналось… «Сынки! Танюша! Надолго ли я вас покидаю, родные!..» Остро уколовшая боль предстоящей разлуки снова вызвала прилив ненависти к врагу, отрывающему его от самого дорогого: от веселого лепета Шурика, от нежных и горячих Таниных ласк, от этой машины, работая на которой заслужил он почет и уважение товарищей, от всего того, что называется счастьем человека.

Вечерний гудок прервал его мысли. Василий поразился: казалось, всего несколько минут прошло, как он, получив повестку, подошел к своей машине.

Василий остановил машину, тщательно обтер ее, сходил в кладовую, наполнил масленку и, заботливо смазав все детали машины, подвел к ней начальника цеха.

— Вот, Роман Михалыч,

сдаю машину в полном порядке. Накажи, кто будет после меня работать, чтобы берег ее. А теперь до свидания. Кто знает, когда придется свидеться. Ну, не поминайте лихом.

— До свидания, Василий Михайлович. Ждать тебя будем, — ответил Юсупов и крепко пожал руку Василию.

У заводских ворот Василий встретил Сычева. Тот удивился.

— Что так поздно? С повестками все с обеда по домам ушли. И то времени мало, а каждому собраться да попрощаться надо.

— Вот и я прощался, Федор Иванович, с цехом, с верстаком и машиной.

Старик пристально посмотрел на Парамонова и, как-то особенно тепло улыбнувшись, сказал:

— Это правильно, Вася. Для рабочего человека это все родное.

Проводив приветливым взглядом Парамонова, Сычев не спеша зашагал в цех. Около гаража ему повстречался запыхавшийся Мишка Седельников.

— Прощевай, дядя Федор, — весело крикнул Мишка, поравнявшись с Сычевым, — вот уезжаю и я. — Он взмахнул небольшим белым листком.

«Повестка», — подумал Сычев.

— Ну, в добрый час, Михаил. Не посрами своего рабочего звания. За Родину идешь воевать.

На оживленном лице Мишки появилось выражение растерянности, и, глуповато улыбнувшись, он возразил:

— Не воевать я. Я завербовался, дядя Федор.

— Куда завербовался?

— В Северный порт. На строительство.

— С чего это ты так разом? — уже недружелюбно спросил Сычев.

— Нужда там в рабочих большая. Ответственное строительство.

— Что ж это тебя на ответственность-то только теперь потянуло? — еще строже спросил Федор Иванович.

— Вербуют. Стало быть, требуется на важное дело, — ответил Мишка, уклоняясь от пристального взгляда Сычева. Но тут же резко вскинул голову и, осклабившись, нагло глядя ему прямо в глаза, произнес:

— И при чем тут война, папаша? «Мы мирные люди, и наш бронепоезд стоит на запасном пути». Понятно?

— Гнида ты, — скрипнул зубами Сычев, — гнида! — И сплюнул в сторону Мишки.

3

Шурик, как всегда, встретил отца на пороге. Василий подхватил сына на руки, но вместо того, чтобы усадить мальчугана на плечо, чего с нетерпением ждал Шурик, отец прижал его к груди и молча долго, безотрывно глядел в прищуренные глаза, излучавшие искорки безмятежного детского счастья.

По этой молчаливой сцене Таня поняла все.

— И тебе, Вася? — тихим, прерывающимся голосом вымолвила она, и слезы блеснули в уголках ее глаз.

Как ни готовил себя к этой минуте Василий, но тут почувствовал — дрогнуло сердце. И чтобы скрыть свою слабость, хмуро сказал:

— Что ж, поди, я не хуже других.

Но тут же понял — не то надо было сказать.

Не спуская с рук сына, Василий подошел к неподвижно стоявшей Тане, крепко обнял ее и тихо, ласково сказал:

— Не плачь, Танюша. Слезой разлуку не укоротишь.