На Лене-реке
Шрифт:
— Эх, и ругаю же я себя, зачем поехал! Зачем поехал!
— Не тужи, Василий. Живы будем, — успокаивает его Егор Иванович.
— Не про то я, — хмурится Василий, — о доме тревожусь. Коли такая вода, Рабочую слободу может затопить. Как там Таня одна с ребятами? Подумать страшно.
— Почему говоришь — одна? Кругом люди живут. Разве не помогут?
— Тут своей беды каждому хватает. Где с другими возиться? Ах, нехорошо получилось!
Егор Иванович посмотрел на понурившегося Василия, выколотил о борт трубку и медленно, тихим голосом заговорил:
—
Егор Иванович снова набил трубку, раскурил и продолжал:
— Вот послушай, расскажу, что со мной было. Давно было. Когда в нашей северной стороне гражданская война была. Я в отряде у Деда был. Слыхал про Деда?
— Слыхал, — кивает головой Василий.
— Вот послали меня в разведку. Белые село занимали. Надо узнать: сколько, какое оружие. Я винтовку оставил, ремень солдатский, фуражку снял, пошел в село. Весь день проходил, все узнал. Думаю, ночью уйду. А вечером меня схватили.
— Схватили!
— Схватили. С белыми был наш тойон Хаптагусов. Он меня узнал.
Егор Иванович разжег потухающую трубку, сделал несколько затяжек и прокашлялся.
— Долго допрашивали. Били много. Ногу сломали. Голову разбили. Бросили в сарай. Сколько пролежал в сарае — не знаю. Ослабел. Крови много вытекло. Без памяти лежал. Ночью шум услышал, проснулся. Открыли дверь, еще человека бросили. Закрыли дверь. Я слышал их голоса. «Ключ обронил, — говорит один, — помогай искать». Другой говорит: «Кого запирать? Один уж сдох, — это про меня он сказал, — и другой до утра не выживет». И ушли оба… Когда тихо кругом стало, человек подполз ко мне. Ощупал меня, губами к уху прижался и тихо говорит: «Егор, это я. За тобой пришел». Я ушам своим не поверил. «Кто ты?» — говорю. А он шепчет: «Это я, Василий».
— Василий!
— Да. Василием его звали. Он меня в отряд привел. За меня ручался. Винтовку мне в руки дал…
«И тебя словили, Василий. Вместе помирать будем», — говорю ему. А он говорит: «Зачем помирать? Жить будем. Я за тобой пришел. Идти можешь?» — «Не могу, — отвечаю я, — били меня очень». — «И меня били, да надо уходить. Не уйдем, утром прикончат». — «Не могу, Василий, ногу сломали. Уходи один».
Обругал он меня за такие слова:
«Где стыд у тебя? Дружбу нашу забыл».
Взял он меня на спину и пополз. До леса, как червяк, по земле полз. Сам раненый, избитый. Кровь везде. В лесу полежали, отдохнули. Донес меня до реки. Бревно в воду столкнул, меня привязал. Сам рядом. Так поплыли вниз по реке: к своему лагерю. Утром у своих были…
Егор Иванович умолк.
— А товарищ этот, Василий, жив теперь? — спросил Парамонов.
— Жив.
— Где ж он теперь?
— В нашем городе. Ты его знаешь. Большой человек стал. Секретарь горкома.
— Еремеев! Василий Егорыч!
— Он. Василий Егорович!
Через несколько дней Егор Иванович и Василий с обильной добычей вернулись домой. Таня встретила их на берегу.
—
— А чего на них смотреть, — усмехнулся Егор Иванович, — их жарить надо. Вкусная птица.
Глава восемнадцатая
Солнце закатилось. Покрытый тайгой зеленый гребень горной гряды потемнел и резче обозначился на фоне заката. Редкие курчавые облачка, разбросанные по пылающему небу, одно за другим гасли и серели. Под откосом крутого берега легла полоса тени, и с катера, медленно тянувшего вверх по течению длинную шаланду, наполненную людьми, трудно было разглядеть береговую линию, и от этого река казалась еще шире. На верхней палубе катера стояли Луговой, Андрей и Людмила с подругой, маленькой, смуглой и подвижной женщиной. Подругу звали Ревекка Борисовна, работала она в музыкальной студии пианисткой.
— По времени ночь, а светло как днем, — сказал Луговой.
— Белая ночь! — продекламировала Людмила и как бы про себя продолжила: — Самое лучшее, может быть, единственно хорошее в этом бедном краю.
Андрей сделал вид, что не слышал ее последних слов.
— И не просто белая ночь, — сказал он, — а самая светлая и самая короткая в году. Ведь завтра двадцать второе июня… Чудесная прогулка. Хорошее дело вы организовали, Александр Тихонович…
— Приятно, когда хвалят, — улыбнулся Луговой, — но не по заслугам. Это все Сычев.
— Федор Иванович!
— Он. Помните, неделю тому назад рапорт подписывали. Вы еще сказали: «Ну, теперь, кажется, все. План выполнили и отрапортовали». Когда вы вышли, Федор Иванович и сказал мне: «Коротка память у нашего директора. Обещался отметить такое дело — шутка ли, на две недели до сроку полугодовой план выполнили, — а теперь говорит «все». Не грех бы людей поблагодарить, работали на совесть». Вижу, старик прав. Стали советоваться. Он и предложил: «Попросите Андрея Николаевича достать катер с лодкой, и свозим народ на остров на маевку. Самый хороший отдых летом». — «Предложение замечательное, — отвечаю ему, — только зачем нам директора просить? Дело это общественное. Вы, как предзавкома, организуйте, я вам помогу, а когда все будет готово, мы и директора пригласим. Наверное, не откажется».
— Как видите, не отказался, — засмеялся Андрей. — А ловко вы меня… подправили.
— Самокритика делом, — ответил Луговой ему в тон. — Нет, вы посмотрите, что на лодке творится!
На шаланде разместилось не менее сотни людей. Плыли уже больше часа. Сначала было тесно, потом «утряслись», и всем нашлось место.
На носу собрались старики. Центром и, видимо, душой кружка был Федор Иванович. Он что-то говорил и, судя по тому, как быстро росло число его слушателей, рассказывал что-то очень занимательное.