На лобном месте. Литература нравственного сопротивления. 1946-1986
Шрифт:
Это автор говорит, а не его герой, к которому Галич уже не питает добрых чувств.
Однако доброго человека не сразу разъяришь. Он отходчив. И Галич снова и снова сочиняет свои добродушно-иронические стихи-песни про маляров, истопника и теорию относительности. И подобные ей.
Тюремный цикл Галича смыл остатки благодушия. Он пишет «Облака».
Анализ «Облаков», сделанный профессором Эткиндом, представляется мне маленьким шедевром. Я хочу привести, в небольшом сокращении, разбор Е. Эткинда, подводящий нас к секрету небывалой популярности этой песни. У каждого мастера есть свой рекорд. Своя «Колывушка». «Облака» Галича по зрелости художественной мысли — это «Колывушка»
«Знаменитая песня «Облака» начинается медлительным раздумьем, и речь, сперва нейтрально-литературная, в конце строфы становится жаргонной:
«Облака плывут, облака, Не спеша плывут, как в кино, А я цыпленка ем табака, Я коньячку принял полкило».
Вторая строфа построена сходно и в то же время противоположно первой. Она начинается с тех же замедляющих повторов (облака плывут… не спеша плывут), но упирается не в жаргонное просторечие, а в торжественно-символическую гиперболу:
«Облака плывут в Абакан, Не спеша плывут облака. Им тепло, небось, облакам, А я продрог насквозь на века».
Первая строфа как бы движется вниз, вторая, похожая — круто вверх. А третья соединяет особенности первой и второй: начинается с символической метафоры высокого стиля, заданного в конце второй строфы, и обрывается низким, жаргонным, заданным в конце первой:
«Я подковой вмерз в санный след, В лед, что я кайлом ковырял. Ведь недаром я двадцать лет Протрубил по тем лагерям».Стилистически-интонационные зигзаги продолжаются. В дальнейшем будут и возвышенно-песенные повторы («Облака плывут, облака…»), и тоскливая ирония («Я в пивной сижу, словно лорд, и даже зубы есть у меня»), и сухо-прозаические даты («А мне четвертого перевод…»). Сплетение стилевых разнородностей и само по себе обладает концентрирующей силой… это слияние и есть движение жизни, воплощенной в плывущих облаках, которые одновременно и реальные облака, и воспоминания; они и признак внешнего мира, и часть внутреннего».
«Облака» не одиноки; они открыли целый цикл, приблизивший нас к лагерной России не менее, чем «Один день…» Солженицына.
Уловленное абсолютным слухом поэта закономерное сближение-столкновение в тюремной теме, как мы видели, различных речевых пластов, от низменно-жаргонных, до высокой символики, придало «Облакам» ту неожиданную силу возгласа в горах, который случается, приводит в движение и природу.
Песня стала народной. Ее поют и люди, никогда не слыхавшие про Галича.
«Тюремный цикл» Галича продолжили стихи-песня «Все не вовремя», посвященная Варламу Шаламову: «А в караулке пьют с рафинадом чай, И вертухай идет, весь сопрел. Ему скучно, чай, и несподручно, чай, Нас в обед вести на расстрел».
Сюда относится и «Заклинание», где тюремщик на пенсии, бродя по берегу Черного моря, негодует:
«Волны катятся, чертовы бестии, не желают режим понимать! Если б не был он нынче на пенсии, показал бы им кузькину мать».У Максима Горького есть четверостишие:
«А Черное море шумит и шумит, У Черного моря урядник стоит. И дума урядника гложет, Что моря унять он не может».Не знаю, попадалось ли это четверостишие, затерянное в многотомье Горького, на глаза Галичу; если и попадалось, он мастерски развил вечную тему:
«ИОн умер с этой мыслью, отставной тюремщик. А море по-прежнему «вело себя не по правилам — И было Каином, и было Авелем».
…К тюремному циклу примыкает и стихотворение «Ночной дозор» о шутовском параде памятников-обрубков, который возглавляет бронзовый генералиссимус.
«Пусть до времени покалечены, Но и в прахе хранят обличие, Им бы, гипсовым, человечины! — Они вновь обретут величие! И будут бить барабаны!..»Это — остро сатирическое стихотворение. Вместе с тем оно может называться и лирическим стихотворением.
Лирика — не просто самовыражение художника. Это — непосредственная передача чувства. Мы не только глазами художника смотрим, а — в глаза его смотрим. Не мир глазами художника, порой как бы отстраняющегося от изображаемых им событий, а мир — в глазах художника.
Вот этот прорыв через сатиру и гротеск к гражданской лирике — подлинные высоты поэзии.
И то же самое во многих иронических или сатирических стихах. Мы видим не маляров или истопника, а самого Галича, добродушно-ироничного или разгневанного.
Мир в глазах художника — это и есть лирика. Через сатиру, через гротеск восходит художник к лирике, которая и сделала его творчество столь неотразимым.
Но он и философ. Может быть, наиболее глубок «Вальс, посвященный уставу караульной службы».
Поколение обреченных! Как недавно и, ох, как давно, Мы смешили смешливых девчонок, На протырку ходили в кино… И по площади Красной, шалея, Мы шагали — со славой на «ты», — Улыбался нам Он с мавзолея, И охрана бросала цветы. Ах, как шаг мы печатали браво, Как легко мы прощали долги!.. Позабыв, что движенье направо Начинается с левой ноги…Если не хватает миру, «полевевшему» миру, мудрости, то прежде всего именно этой мудрости, отсутствие которой стоило жизни миллионам и миллионам людей, позабывших, что «движенье направо начинается с левой ноги».
Эти песни принес Галичу страшный опыт 1968 года, подмявшего под танковые гусеницы чешский социализм. И личный опыт. Он прочитал — пропел свои стихи в клубе «Под интегралом», в академическом городке под Новосибирском. Клуба после вечера Галича по сути не стало, директора клуба упрятали в тюрьму. На семь лет.
Танковый год принес углубление социальных мотивов, а бездушие и безмыслие подвыпивших маляров и вполне трезвых шоферов такси, твердивших: «Мы их кормим, а они…», бесчувствие народной толщи к тревогам и бедам своей российской интеллигенции ускорило переход Галича к сатире.