На меже меж Голосом и Эхом. Сборник статей в честь Татьяны Владимировны Цивьян
Шрифт:
Литература
Борщев В.Б. За языком (Дагестан, Тува, Абхазия. Дневники лингвистических экспедиций). М., 2001.
Гигинейшвили Б.К. Рец. на: Кибрик А.Е., Кодзасов С.В., Оловянникова И.П. Фрагменты грамматики хиналугского языка. М., 1972 // Вопросы языкознания. № 5. М., 1973: 148—150.
Дирр А.М. Арчинский язык. Тифлис, 1908.
Калнынь Л.Э. Рец. на: Кибрик А.Е. Методика полевых исследований (к постановке проблемы). М., 1972 // Общеславянский лингвистический атлас. Материалы и исследования. 1974. М., 1976: 258—269.
Кибрик А.Е., Кодзасов С.В. 1970 – Принципы фонетической транскрипции и транскрипционная система для кавказских языков // Вопросы языкознания. № 6. 1970: 66—78.
Кибрик
Кибрик А.Е. 1971 – Структурно-лингвистические экспедиции по изучению хиналугского языка. Вестник МГУ. Филология. № 4. М., 19 71.
Кибрик А.Е., Кодзасов С.В. 1972 – Оловянникова И.П. Фрагменты грамматики хиналугского языка. М., 1972.
Кибрик А.Е. 1972 – Методика полевых исследований (к постановке проблемы). М., 1972.
Кибрик А.Е., Кодзасов С.В., Оловянникова И.П., Самедов Д.С. 1977а – Опыт структурного описания арчинского языка. Т. 1. Фонетика. Лексика. М., 1977а.
Кибрик А.Е. 1977а – Опыт структурного описания арчинского языка. Т. 2. Таксономическая грамматика. М., 1977а.
Кибрик А.Е. 1977б – Опыт структурного описания арчинского языка. Т. 3. Динамическая грамматика. М., 1977б.
Кибрик А.Е., Кодзасов С.В., Оловянникова И.П., Самедов Д.С. 1977б – Арчинский язык: тексты и словари. М., 1977б.
Микаилов К.Ш. 1967 – Арчинский язык (Грамматический очерк с текстами и словарем). Махачкала, 1967.
Микаилов К.Ш. 1979 – Рец. на: «Опыт структурного описания арчинского языка» в трех томах и «Арчинский язык: тексты и словари» // Вопросы языкознания. № 4. М., 1979: 141—147.
Хайдаков С.М. Арчинский язык // Языки народов СССР. Том IV. Кавказские языки. М., 1967: 608—626.
Bloch B. Interviewing for linguistic atlas // American speech, 10, 1935: 3–9.
Dixon R . Searching for aboriginal languages. Memoirs of a field forker. University of Queensland Press: St. Lucia – London – New York. 1982.
Kibrik A.E. The Methodology of Field Investigations in Linguistics (Setting up the Problem). Mouton, The Hague-Paris, 1977.
Samarin W. Field linguistics. A gide to linguistic field work. Holt, Rinehart, and Winston, 1967.
Fervet opus
Роман Тименчик (Иерусалим) Из Именного указателя к «Записным книжкам» Ахматовой [243]
Дидона (Dido) – персонаж «Энеиды» Вергилия и «Героид» Овидия, «ключевой образ позднего цикла „Шиповник цветет“, но мотивом костра связанная и с другими ключевыми понятиями ахматовской лирики (жертвенность, обреченность т. д.) <…> принадлежит к числу символических двойников Ахматовой. Ряд сюжетных мотивов цикла, общих с историей Дидоны, таких как появление гостя из далекой страны (ср. „И город, смертно обессилен, / Был Трои в этот час древней…“), невозможность встречи, разлука, самые отношения влюбленных, – все это дает автору плодотворную возможность пользоваться образностью, восходящей к IV книге Энеиды, но в значительной степени опосредованно, через Данте, через те места „Божественной комедии“, которые как-либо связаны с Энеидой или с Вергилием» [Цивьян 1989, 30—31].
Запись, сделанная в декабре 1965 г. в больнице: «Сейчас была горькая радость: слушала Пёрселла, вспомнила Будку, мою пластинку „Дидоны“ и мою Дидону» [Ахматова, 695]. Моя Дидона – стихотворение «Сонет-эпилог»:
[Слова, чтоб тебя оскорбить]
Anna, soror!
Verg<ilius>
(найти эпиг <раф> из Энеиды в подлин<нике>)
Funeris heu tibi causa fui? Per sidera iuro,
Per superos, et si qua fides tellure sub ima est,
Invitus, regina, tuo de litore cessi.
Vergili<us> “Aeneis” VI, 458—460 [Ахматова, 203].
Отказавшись в эпиграфе сначала от магических
Верной подруге своей, сестре, больная царица
Так говорит: «О Анна, меня сновиденья пугают!
Гость необычный вчера приплыл к нам в город нежданно!
Как он прекрасен лицом, как могуч и сердцем отважен!
Верю, и верю не зря, что от крови рожден он бессмертной:
Тех, кто низок душой, обличает трусость. Его же
Грозная участь гнала, и прошел он страшные битвы…
Если бы я не решила в душе неизменно и твердо
В брак ни с кем не вступать, если б не были так ненавистны
Брачный покой и факелы мне с той поры, как живу я,
Первой лишившись любви, похищенной смерти коварством,—
Верно, лишь этому я уступить могла б искушенью.
[Перевод С. Ошерова],
и, предпочтя последние слова, услышанные Дидоной от Энея в 640-м стихе шестой книги («не по воле своей, царица, я твой берег покинул»), Ахматова попала на место, издавна и поныне ставящее перед филологами-классиками вопрос о функциях и последствиях, легитимности и живучести интертекстуальности. У Вергилия – похищение из катулловского переложения ирои-комической элегии Каллимаха «Волос Береники», в которой локон волос александрийской царицы Береники, превращенный в соответствующее созвездие, именно с этой фразой – inuita, o regina, tuo deuertice cessi (не желая того, о царица, я оставил твою голову) – обращается к бывшей хозяйке. Пародированная абсурдистская комедия, по Ю. Тынянову, становится трагедией судьбы. По-своему зеркалит это превращение Катуллова стиха история с одним эпиграфом у Владимира Нарбута. Эпиграф из бурлескной «Энеиды» Ивана Котляревского «Він взявши торбу тягу дав» был поставлен Владимиром Нарбутом к стихотворению «Шахтер» в сборнике «Аллилуйя» (1912). В травестии И. Котляревского стих относился к «моторному парубку» Энею после Троянской войны, а в нарбутовском контексте – к соблазнителю панычу-студенту, покинувшему свою деревенскую Евдоху-Дидону. В ахматовском эпиграфе семантическую маркированность составляет оттенок (продолжая ряд, намеченный Т.В. Цивьян, – «…незаконченности, открытости, неопределенности, подчеркиваемой и синтаксисом, и, более широко, – вольностью обращения с исходным текстом, откуда берется эпиграф» [Цивьян 2001, 191]) уже заданной жанровой двусмысленности. Такой снижающий, пародирующий, чуть ли не «опереточный» эпиграф к этому стихотворению и был нужен автору, и им должен был стать собственный блуждающий обрубок-александриец: «Ромео не было, Эней, конечно, был» [Ахматова, 214, 527].
Появление образа Дидоны в поэтическом мире Ахматовой было спровоцировано рядом совпадений, из которых одно – публикация текста арии Дидоны из оперы Пёрселла в газете «Британский союзник», курировавшейся Исайей Берлином, в дни, когда он «был недолго» ахматовским Энеем [Тименчик 2005, 35—36], другое – висевшее некогда в Фонтанном доме полотно «Дидона» [Станюкович, 37].
Тема Дидоны не раз возникала в русской поэзии XX в. – у Сергея Соловьева («Дидона и Эней»):
По камням звенят копыта,
Слышно ржание коней.
На горах отстала свита…
Как стрела, летит Эней.
Дали неба – мутно-сини;
Ветр шумит, в траве шурша,
И с царицей сын богини
От грозы бежит, спеша.
На груди застежкой сплочен,
Плащ ее окутал стан.
Наконечник стрел отточен.
За плечами, раззолочен,
Звонко брякает колчан.
Конь храпит; густая пена
Покрывает удила.
Пред царицей Карфагена
Расступается скала.
Вместо храма – свод пещеры.
Мать Земля условный знак
Подает, и волей Геры
Заключен несчастный брак.
Все забыто: обесчещен
Женский стыд, и презрен долг.
В недрах скал и горных трещин
Гром пронесся и умолк.
Потемнели, сшиблись тучи,
О деревья бьет вода.
Дико воя, сбились в кучи
Оробелые стада.
Пыль клубится; воздух блещет;
Скрылся в туче горный скат.
О каменья ливень хлещет,
И стучит тяжелый град.
У пещеры дрогнут стражи;
Где-то ржет в испуге конь.
Проблестел на горном кряже
Синей молнии огонь.
Замутившись, с высей прянул,
Заплескался водопад.
Брачный гимн в пещерах грянул
Хор веселых ореад.
[Соловьев, 155—156],