На меже меж Голосом и Эхом. Сборник статей в честь Татьяны Владимировны Цивьян

Зайонц Л. О.

3. 1969. Третья экспедиция. Шугнанский язык

Собственно выездная полевая работа с участием студентов продолжалась своим чередом. С целью расширить языковой кругозор я вернулся к идее Звегинцева поехать на Памир, и в 1969 году экспедиция направилась в шугнанский язык, по совету Д.И. Эдельман, присоединившейся к нам. Мы хотели выбрать более малочисленный язык, но нам нужно было много информантов в одном селении, так как ехало двадцать человек. В этой экспедиции значительный прогресс был в организации экспедиционной жизни, работы и быта. Чудом прогресса было участие в работе профессиональной машинистки, ежедневно печатавшей и размножавшей собранные материалы.

Это была фантастически богатая впечатлениями поездка, мы проехали через весь Памир и по республикам Средней Азии, увидели новый мир и культуру. Надеюсь, что на меня не обидятся ирановеды, но после зубодробительных дагестанских

языков шугнанский показался нам очень пресным (ну почти как английский по своей морфологии), и мы предпочли далее вернуться на Кавказ.

4. 1970—1971. Четвертая и пятая экспедиции. Хиналугский язык

Снова встал вопрос о выборе языка. У нас с Кодзасовым был такой план. Работа над арчинским языком многолетняя и без привлечения студентов, но общий план типового лингвистического описания у нас теперь есть, есть также абрис основных параметров языка дагестанского типа и опыт сбора материала по стандартной программе. И у многих студентов уже есть некоторый опыт полевой работы. Поэтому стоит попробовать сделать эскизное описание какого-нибудь другого дагестанского языка по материалам коллективной работы со студентами.

Хотелось, чтобы этот язык как можно больше отличался от известных ранее лакского и арчинского и был бы малочисленным и чтобы по возможности им никто не занимался. Это мог быть один из закавказских дагестанских языков Азербайджана или Грузии. С этой целью в конце зимы 1970 года я отправился в командировку в Тбилиси и Баку. В Тбилиси отпал по внешним обстоятельствам очень меня интриговавший бацбийский язык. Все бацбийцы двуязычны и интенсивно переходят на грузинский язык, их мало для нашей коллективной экспедиции, и к тому же они, как правило, не знают русского языка. Из Тбилиси я проехал, сменяя маршрутные автобусы, по всему закавказскому маршруту, посетил Варташен и Нидж, где живут удины, и очень мне там понравилось, кроме того, что это не горы, а низменность.

В Баку мне надо было найти специалиста по шахдагским языкам Шамсуддина Саадиева. В Академии наук, где он работал, мне сказали, что в институт он практически не ходит, но дали его домашний адрес. Жил он где-то на окраине в каком-то трущобном районе, с трудом разыскал я дом и квартиру. Шамсуддин встретил меня взлохмаченный, небритый и в кальсонах, не очень смутился и не удивился, но попросил немного подождать. Он надел цивильный костюм с галстуком, мы зашли в парикмахерскую, где его побрили, и он повел меня в ресторан. Шамсуддин оказался очень самобытным человеком, преданным своему крызскому языку, которым он подпольно всю жизнь занимается, но почти ничего не опубликовал. Он жаловался, что его притесняют за то, что он портит национальную политику Азербайджана, в соответствии с которой в республике все азербайджанцы и живут они на этой территории вечно. А тут есть всякие псевдоученые, которые занимаются этимологией топонимов и обнаруживают в них удинские и прочие неправильные корни.

Он подробно рассказал мне обо всех трех практически одноаульных шахдагских языках, в каждый из которых можно было бы поехать, но наиболее изолированным в языковом отношении является хиналугский язык, и там немало учителей, хорошо знающих русский язык. Особенно полезен будет народный поэт Хиналуга, он же директор школы Рагим Алхас. По хиналугскому языку есть книга Ю.Д. Дешериева, но он этим языком давно не занимается, а другие опасаются за него браться, чтобы не обидеть мэтра.

Летом мы отправились в экспедицию в Хиналуг. В ней участвовало 11 студентов, из них 6 новичков. Собственно в поле мы работали месяц. В этой экспедиции была впервые успешно реализована схема иерархической организации коллективной работы в поле. Все виды лингвистической работы делились на три направления: фонетика (ответственный Кодзасов), лексика и тексты (ответственный Оловянникова), грамматика (ответственный Кибрик). Студенты собирали грамматический материал по индивидуальным темам под руководством Кибрика, и «старички» в свою очередь сами руководили «новичками». У нас, как у прикладных лингвистов, была естественная тяга к передовым информационным технологиям, и в этой экспедиции мы взяли на вооружение входившие тогда в употребление перфокарты для сортировки данных.

Огромную помощь нам оказал Рагим Алхас, большой энтузиаст в поддержании престижа хиналугского языка. Имея директорский административный ресурс, он лично собрал команду информантов из дюжины школьных учителей, и они дисциплинированно приходили на «уроки» к 9.00. Как и в обычной школе, каждый урок длился 45 минут, затем перемена 15 минут, и так далее до обеда. Работа с информантами велась индивидуально, и у каждого исследователя было в среднем по три часа работы с информантом. После обеда шла обработка собранного материала,

заполнение и маркировка перфокарт, подготовка анкет для следующего дня, консультации с руководителями, почти ежедневно проводились «пятиминутки». Рагим проводил с нами почти все дни и постоянно консультировал всех желающих. Он видел, что мы делаем серьезное дело и с каждым днем все больше понимаем в хиналугском языке, и со своей стороны этому, как мог, способствовал. Он также старался вникнуть в лингвистическую суть дела, и наш профессионализм его постоянно удивлял. Как мы можем до неузнаваемости изменить какую-нибудь хиналугскую фразу и сделать это правильно? Ведь он же знает, какими ограниченными данными о языке мы владеем. Потом мы с такой реакцией на наши исследовательские «фокусы» неоднократно сталкивались.

В Хиналуге я почувствовал, что синдром хаотической традиционной методики, который раздражал меня когда-то, преодолен. И студенты-первокурсники, впервые столкнувшиеся с необычным видом деятельности, стремительно и естественно ее осваивают, у них нет никаких комплексов и неуверенности. Это значит, что работа организована правильно, цели понятны и средства к их достижению ясны. Полевая работа предполагает, что почти каждая новая фраза на изучаемом языке удивительна и не надо этому удивляться, а надо найти объяснение и снять вопрос. Иногда это удается сделать быстро, подобрав другую фразу, минимально противопоставленную данной, но не следует всегда непременно требовать решения немедленно. Некоторые вопросы откладываются на будущее, когда появятся новые подсказывающие данные. Методологической основой исследования был для нас метод структурного моделирования, не просто фиксирующего наблюдаемые явления, а исчисляющего их. Довольно быстро в языке обнаруживаются основные грамматические категории и их наиболее частотные значения, но требуется исчислить все значения всех грамматических категорий и все допустимые комбинации значений сочетающихся категорий. Это достигается методом активного опроса информанта. Моделируются различные языковые выражения, содержащие искомые комбинации, и проверяется их грамматическая правильность.

Однажды Н.С. Чемоданов, отвечавший за лингвистический портфель в журнале «Вестник МГУ», предложил мне написать в раздел хроники информацию о наших экспедициях. Я с удовольствием это сделал, объединив дагестанскую и памирскую экспедицию, см. [Кибрик 1970], а затем написал хронику о хиналугской экспедиции [Кибрик 1971]. С этими публикациями связана одна характерная деталь, показывающая, насколько мало понимают лингвисты то, чем мы занимаемся. На одну из моих заметок была краткая внутренняя рецензия К.В. Горшковой, известного русиста, которая категорично написала, что это псевдонаука, поскольку нельзя изучать язык, которым исследователь не владеет. Надо отметить, что эта рецензия не помешала публикации заметки.

Из экспедиции был привезен большой языковой материал, содержащий грамматические примеры (около 4000 предложений), тексты (20 текстов различных жанров, включая стихи Рагима Алхаса) и лексикон (порядка 1000 слов). Студенты в срок написали отчеты по своим темам. Однако весь этот материал был всего лишь начальной заготовкой, он требовал тщательного изучения, перекрестных проверок, теоретического осмысления, дополнений и унификации. Осенью того же года мы с Кодзасовым засели за написание текста будущего научного описания. Прежде всего надо было структурировать данные, придав им максимально наглядный табличный вид. Удобным инструментом для морфологии (и фонетики) являются парадигмы, организующие формальную и содержательную систему морфем (фонем). Для каждой морфемы должно быть найдено ее исходное фонематическое представление, правила фонетической реализации и семантическая интерпретация. Все морфемы (и фонемы) должны быть проиллюстрированы достаточным количеством реальных языковых примеров. Формально грамматический и иллюстративный материал мы стремились везде, где это возможно, представлять в форме таблиц, а грамматическое описание в основном формулировать как содержательные комментарии к таблицам.

Весь текст мы писали вдвоем синхронно фразу за фразой, критикуя и редактируя друг друга. Это был изнуряющий, трудоемкий процесс. Кроме того, обнаруживались явные и потенциальные ошибки, противоречия в записи и переводе одних и тех же выражений, лакуны в данных. Кое-какие моменты требовали дополнительной проработки и сбора материала. Тем не менее предварительный вариант будущей грамматики был за три месяца написан. Нужна была дополнительная экспедиционная сессия. В зимние каникулы в январе–феврале 1971 года небольшая группа отправилась в Азербайджан. В нее вошли я, Кодзасов и пять студентов (М. Алексеев, А. Барулин, Н. Лауфер, И. Муравьева и Т. Погибенко), отчеты которых были наиболее полно использованы в описании.