На меже меж Голосом и Эхом. Сборник статей в честь Татьяны Владимировны Цивьян
Шрифт:
Le Prince d’Aquitaine à la Tour abolie:
Ma seule Etoile est morte, – et mon luth constellé
Porte le Soleil noir de la Mélancolie.
Dans la nuit du Tombeau, Toi qui m’as consolé,
Rends-moi le Pausilippe et la mer d’Italie,
La fleur qui plaisait tant à mon coeur désolé,
Et la treille où le Pampre à la Rose s’allie.
Suis-je Amour ou Phébus?… Lusignan ou Biron?
Mon front est rouge encore du baiser de la Reine;
J’ai rêvé dans la Grotte où nage la sirène…
Et j’ai deux fois vainqueur traversé l’Achéron:
Modulant tour à tour sur la lyre d’Orphée
Les soupirs de la Sainte et les cris de la Fée.
См.
Я – Сумрачный, я – Безутешный, я – Вдовец,
Я – Аквитанский Князь на башне разоренной,
Мертва моя Звезда, и меркнет мой венец,
Лучами черными Печали озаренный.
Развей могильный мрак, верни мне, наконец,
Плеск италийских волн и Позилиппо склоны,
Цветы верни, расплавь тоски моей свинец,
Из виноградных лоз даруй мне кров зеленый.
Я Феб или Амур? Я Лузиньян? Бирон?
На лбу моем горит лобзанье Королевы,
Я видел грот Сирен, и слышал их напевы,
И дважды пересек победно Ахерон,
Когда, исторгнутые мной из струй Орфея,
Лились то вздохи Дев, то стоны скорбной Феи.
[Нерваль 1984, 37]
Н.Я. Рыковой:
Я – мрачный, я – вдовец, я сын того гнезда,
Тех башен княжеских, чьи древле пали стены.
Явилась мне моя померкшая звезда,
Как солнце черное с гравюры незабвенной.
Но ты дала мне свет, и отошла беда.
Верни мне берега Италии блаженной,
Цветок, что скорбный дух мне освежил тогда,
И розы с лозами в садах над влагой пенной.
Амур я или Феб? Я Лузиньян? Бирон?
На лбу моем ожог от уст моей царицы,
В пещере грезил я у вещей Водяницы,
Я дважды перешел безмолвный Ахерон,
И в пенье лирных струн воскресшего Орфея
Святая молится и восклицает Фея.
[Нерваль 1985, 400]
И вольный перевод Ю. Иваска:
Я сумрачен – я вдов – я неутешен —
У бывшей башни аквитанский князь.
Звезда погибла и безумный взбешен.
Всходило солнце черное, клубясь.
Гробница – ночь, и кто мне в утешенье,
Кто море итальянское вернет?
Возлюбленный цветок уединенья:
И кто лозою розу обовьет?
Я Феб? Амур? Луизиньян? Байрон?
Меня поцеловала королева.
В пещере плещется морская дева.
Переплывал я дважды Ахерон,
И потрясая лирою Орфея —
Кого зову – святую или фею?
[Иваск, 100]
Ср. также неопубликованный перевод Валентина Парнаха:
Я – только гробовой, я скорбный, я вдовец,
Князь Аквитании, чью башню свергло горе.
Последний свет погиб, и над лютней венец —
Лишь меланхолии обугленные зори.
В ночи могил, о ты, награда для сердец,
Верни Неаполь мне и пламенное море,
Цветок, что так пленял мой медленный конец,
И дыхание роз в потаенном затворе!
Я Амур или Феб? Лузиньян иль Байрон?
Мой лоб еще горит лобзанием Елены,
Я грезил среди скал, где плавают сирены,
И дважды переплыл я грозный Ахерон,
Повторяя во сне, в заклинанье Орфея,
Как святая
[Парнах]
Эпиграф остановился у стихотворения «Предвесенняя элегия», и историю его изложил Михаил Толмачев, которому это стихотворение продиктовала Ахматова «в подарок в апреле 1963 года на Ордынке. Диктуя, Анна Андреевна краем глаза внимательно следила за тем, как я писал. В эпиграфе из Жерара де Нерваля („El Desdichado“) я воспринял прямое дополнение «меня» в женском роде: „…toi qui m’as consolé (…ты, который меня утешил)“ вместо нервалевского „…toi qui m’as consolée (…ты, которая меня утешала)“, и это никакого протеста у Анны Андреевны не вызвало; мне даже показалось, что она отметила это про себя с удовлетворением…» [Толмачев, 38]. О функциях этого эпиграфа см.: [Топоров, Цивьян, 432—434].
Предположение о появлении Нерваля под титулом «художника, избороздившего гофмановы сны» в ахматовской «Надписи на книге „Подорожник“» [Тименчик 2006, 362] отчасти подкрепляется соседством гофмановского «Щелкунчика» и, возможно, нервалевского (из «Эпитафии») «скворца» [Топоров, Цивьян, 431] в стихотворении Мандельштама «Куда как страшно нам с тобой…».
Из предисловия Г.П. Струве к первому тому Гумилева Ахматова знала свидетельство М.Ф. Ларионова о разговорах с Гумилевым в Париже в 1917 г.: «Половина наших разговоров проходила об Анненском и Жерар де Нервале» [Гумилев 1964, XXVI]; ср. в статье Г.П. Струве во втором томе: «…мне сдается, что при внимательном разборе стихов в „Жемчугах“ в них можно обнаружить отголоски Нерваля (например, в стихотворении „Орел“» [Там же, XXXII—XXXIII]. Несколько строк о Жераре Лабрюни, будущем Нервале, находим в наброске Гумилева о Теофиле Готье [Гумилев 1991, 311]. В гумилевском стихотворении «На острове» (написанном к началу 1914 г.) —
Над этим островом какие выси,
Какой туман!
И Апокалипсис был здесь написан,
И умер Пан!
– возможно, отголосок чтения перевода нервалевского травелога: «Я не мог надивиться розовым краскам, окутывающим по утрам и по вечерам высокие утесы и горы. Таким я видел вчера Патмос, остров св. Иоанна, залитый этими нежными лучами. Вот почему, может быть, в Апокалипсисе встречаются местами такие пленительные описания… Днем и по ночам апостол мечтал о чудовищах, о разрушениях и войнах; утром и вечером он возвещал под смеющимися лучами о чудесах грядущего царства Христова и о новом Иерусалиме, сверкающем скиниями» [Нерваль 1913, 99]. Ср. также: «Нерваля любила Ахматова и часто его поминала» [Мандельштам Н., 97; Найман, 44—45].
Литература
Ахматова А. Записные книжки. М.; Torino, 1996.
Гумилев Н. 1962 – Собрание сочинений. Т. 1. Вашингтон, 1962.
Гумилев Н. 1964 – Собрание сочинений. Т. 2. Вашингтон, 1964.
Гумилев Н. 1991 – Сочинения в трех томах. Т. 3. М., 1991.
Зноско-Боровский Е. Заметки о русской поэзии. Борис Пастернак // Воля России. 1923. № 18.
Иваск Ю. El Desdichado // Современник. Торонто, 1970. № 20—21.