На морских дорогах
Шрифт:
Пролив Лаперуза прошли благополучно. При хороших определениях у острова Хоккайдо выход на восток не представляет трудности.
Примерно на меридиане порта Отомари увидели японский сторожевик. Он подошел совсем близко, и офицер, стоявший на мостике, стал по-русски задавать нам вопросы.
— Как называется ваше судно? — и, помолчав, добавил: — Если будете говорить неправду, арестую.
— Откуда идете?
— Какой груз?
— Сколько экипажа на борту?
— Есть ли пассажиры на борту?
— Сколько брутто-тонн пароход?
— В
— Название судна передайте огнем.
Получив ответы на все вопросы, сторожевик отошел, разрешив следовать дальше. Японцы стали вежливее. Победы под Сталинградом и на Курской дуге заметно поубавили спеси японским воякам. Раньше они вели себя нахально. Бывали случаи, заставляли советские суда заходить в свои порты и держали их там неизвестно зачем.
Охотское море встретило неласково. Дул свирепый норд-вест, в левый борт ударяла волна, заливая палубу и грузовые люки. Волны быстро увеличивались, качка делалась стремительнее, злее. Ветер достиг штормовой силы.
Неприятности в море случаются, как правило, ночью. В 3 часа второй помощник Николай Дудников разбудил меня. Оказалось, что в корпусе появилась течь-Утро было нерадостное, хмурое. Видимость — всего 200—300 метров. Повалил густой снег. Сила ветра приближалась к урагану. Зыбь двигалась с северо-запада высокими валами с яростными гребнями на верхушках. Удары волн в левый борт сделались сильнее. Вода, попадая на люки, стрелы и такелаж, замерзала. Стремительная качка, крен на оба борта 30°. Картина вокруг неприглядная. Краски — серая и черная.
Держаться на ногах сделалось трудно.
Тревогу умеряло сознание, что в трюмах лежат сосновые доски. Если море оторвет листы на пробоинах, судно останется на плаву.
Прошло два дня. Ураганный ветер по-прежнему гнал на нага теплоход зеленовато-серые пенящиеся волны. Качка еще усилилась, и крен теперь достигал 35°.
Мне было тогда тридцать два года, я был здоров, выдерживал стремительные переваливания с борта на борт довольно легко. Но и я в конце вторых суток отяжелел.
Опять тревожные вести. Вода из люка левого борта откачке не поддается и через мерительную трубку проникает в туннель гребного вала. Воду спустили через открытые пробки в рецессе. Вода идет ржавая, видимо вместе с рудой.
Семен Мордвинов в книге полного собрания о навигации, изданной в 1748 году, приводит правдивые стихи:
Коль ветры ни свирепы в волны моря дуют,
Толь с богом мореходцы против них воюют.
Хоть им с моря бреги очень редко зримы,
Но через сию науку пути их хранимы.
Места бо кои на земли то и на море знают,
В потребные им порты точно доплывают.
К вечеру ветер утих до силы обычного шторма. Взяли радиопеленг Лопатки, южного мыса Камчатки. Немного отлегло от души, все-таки зацепились
Маяк на мысе Лопатка! Сколько раз он выручал меня из труднейшего положения, давая возможность безопасно пройти пролив. Японцы во время войны держали в своих руках всю Курильскую гряду, и, несмотря на то что между островами были превосходные, широкие и свободные от опасностей проливы, они запрещали проход через них. Мы, советские моряки, могли плавать Первым Курильским проливом между мысом Лопатка и островом Шумшу. В наших руках была половина пролива, другая принадлежала японцам.
Для навигации первый пролив был не очень удобен и поэтому в мирное время использовался редко. От мыса Лопатка на северо-запад шла длинная гряда каменных рифов, а посередине на всех картах значилась безымянная пятиметровая банка. Как мне рассказывали, капитан Иван Чечельницкий когда-то сел здесь на мель со своим пароходом, и, хотя последующие промеры не обнаружили банки, все же на картах она отмечалась. Я был уверен, что Чечельницкий сидел где-то в другом месте, однако старался, как и все, держаться от банки подальше.
В общем, эта банка Чечельницкого суживала еще больше и без того узкий пролив.
В час ночи 18 декабря увидели на северо-востоке красный проблесковый огонь. Ни на карте, ни в описании огней и знаков, ни в лоции огонь не обозначен. Весьма неприятное положение. Решил довериться маяку мыса Лопатка, однако пришлось все же на всякий случай дать малый ход и продержаться до рассвета.
Несколько раз выходил на мостик и приглядывался к рубиновому огоньку. Он всю ночь хорошо был виден и тревожил мою душу. Утром и берег иногда показывался. Однако часто наползал туман, и все снова скрывалось из глаз. Двигаемся на ощупь. Каждые 15 минут берем радиопеленг Лопатки и измеряем глубину.
Современному судоводителю покажутся странными наши тревоги при прохождении первого пролива. Конечно, с локатором плавание в нем не представляет особых трудностей. В проливе зыбь уменьшилась, и все вздохнули с облегчением. К обеду открылись берега, и можно было видеть стройную башню маяка мыса Лопатка. Виден был и маяк на противоположном, японском берегу. Миновав благополучно банку Ивана Чечельницкого, теплоход вошел в Тихий океан.
Под защитой полуострова Камчатки можно было идти почти что спокойно. Ветер умеренный и зыбь в два-три раза меньше, чем в Охотском море. Теперь наш курс вдоль побережья Камчатки.
Приближались новые заботы, еще более тяжелые. Дело в том, что по грузовым документам — коносаментам, находящимся на судне, и по записям в вахтенном журнале видно, что наш пароход следует в Петропавловск, где ему надлежит сдать груз. Но это не так. Мы идем на остров Адах, принадлежащий американцам, и там будем разгружаться. Когда мы пройдем Петропавловск, путь наш будет лежать к Алеутским островам.
Прошли Авачинскую губу, в глубине которой находится Петропавловск. Берега видны хорошо. Мысы четко различаются.