На Москву!
Шрифт:
– - Полно вздор городить! Прислала просто по доброй памяти. Но с кем! Ведь ни в замок, ни из замка никого не пускают.
– - Доброй волей не пускают, а коли у кого есть своя лазейка, так кто тому запретит?
– - А! Вот что! Ну, ну, говори дальше.
– - Заметил ты, княже, может, молодчика, одних, почитай, лет со мной, что толкается тут меж палаток с коробом всяких сластей: пряников, рожков, орехов, винных ягод? Трошкой звать.
– - Нет, не приметил.
– - Где ж тебе, вельможе,
– - Потому что сам куда лаком до сластей?
– - Оба мы с ним лакомы: я -- до его сластей, а он -- до моих рассказов об удальцах-запорожцах.
– - Так этот-то Трошка и пробирается сюда из замка.
– - Он самый. До вчерашнего дня он сказывался крестьянским сыном из ближней деревушки Дубовки: живет-де там у торговки-тетки и приходит-де оттоле каждый день со своим товаром. Ноне же отвел меня к сторонке, чтобы никто, значит, не подслушал.
– - Ты, Петрусь, говорит, меня, ведь, не выдашь?
– - Зачем мне, говорю, тебя выдавать? Мы же с тобой друзья-приятели.
– - Дружба дружбой, говорит, а служба службой. Поклянись мне Христом Богом, окроме одного человека, никому не сказывать о том, что услышишь от меня.
– - Окроме какого, говорю, человека?
– - Окроме князя твоего, Михайлы Андреича Курбского. Дело-то до него касающееся.
– - Коли так, говорю, -- так изволь. И поклялся ему Христом Богом...
– - А дальше я и сам знаю, -- прервал Курбский с блещущими глазами.
– - Трошка твой родом, может, и из Дубовки, да служит у Биркина. Так ведь?
– - Так.
– - Биркин же -- купец оборотливый: не залеживаться же его товару, коли тут, во вражьем стане, верный сбыт? И подсылает он к нам своего Трошку с товаром будто бы из Дубовки, подсылает еще в потемках ранним утром, а убирается Трошка восвояси поздним вечером тоже в потемках, чтобы не подглядели.
– - Так, так!
– - подтвердил снова Петрусь.
– - А знаешь ли, княже, что мне на ум сейчас вспало.
– - Что?
– - Да ведь коли у Трошки есть этакий потайной лаз из замка, так почему бы и тебе не пробраться туда тем же лазом в гости к Биркиным?
Курбский точно даже испугался такой возможности.
– - Что ты, что ты! Господь с тобой!
– - Да почему же нет? А уж Марья-то Гордеевна как была бы рада свидеться с тобой...
– - Говорю тебе, что дело нестаточное, -- резко прервал Курбский.
– - Я-то, может быть, с нею и видеться не желаю.
– - Твоя воля, милый княже. А лазейку-то Трошкину, не погневись на меня, я все же выслежу.
– - Это для чего?
– - Не для тебя, так для себя.
– - Но тебе-то на что?
– - Мне-то?.. Ведь я, княже, как ни как казак, запорожец...
– - Ну?
– - И запорожцы мне братья старшие.
Юный запорожец от удовольствия защелкал пальцами и залился звонким смехом. Но господин его, к его удивлению, ни мало не разделял его восторга.
– - Ты этого не сделаешь, -- решительно объявил он.
– - Ты поклялся Трошке не выдавать его...
– - Да он и знать не будет, что я его выследил.
– - А все-таки ты чрез него погубишь других русских, стало быть будешь перед ним Иудой-предателем, да и меня сделаешь таким же предателем перед Биркиными: кабы Маруся... то бишь Марья Гордеевна не доверяла мне, то ни за что бы не дала мне весточки.
– - Экое горе!
– - вздохнул Петрусь и всею пятерней почесал у себя в загривке.
– - А у меня было так знатно надумано! Ведь одолеть-то русских нам когда-нибудь да надо?
– - Надо, но в открытом, честном бою, а не предательством.
– - У нас, на Запорожье, признаться, на это не так строго смотрят...
– - То на Запорожье, а моя совесть иная. Разве сам ты, Петрусь, не понимаешь, что предательство подло?
– - Понимаю, милый княже, как не понять?.. Ох, ох! Ну, что ж, нечего, значит, об этом и толковать. А как же нам быть с Трошкой? Ведь он ждет от тебя ответа Марье Гордеевне.
– - Да какой же ей ответ?
– - Ну, хоть спасибо, что ли, сказать ей за добрую память.
– - Пускай, конечно, скажет... Дай Бог ей всякого благополучия...
– - И только?
– - А то еще что же?
– - Она тебя не забыла присылкой, так и ты бы в отплату чем-нибудь ее уважил. Зачем обижать?
В Курбском происходила видимая борьба.
– - Есть у меня, пожалуй, образок Андрея Первозванного...
– - начал он с запинкой.
– - Из Святой Земли?
– - Из самого Иерусалима. Привезли его оттуда еще моему покойному родителю (царствие ему небесное!), и он до кончины своей с ним не расставался. С тех пор я ношу его и никогда еще не снимал с себя.
– - Знамо, снимать его уже не приходится.
– - И не снял бы до своей смерти. Но перед вчерашним боем нашла на меня вдруг такая смертная тоска, что на поди. Либо царевичу, либо мне самому, думал, несдобровать.
– - Тебя ведь и ранили...
– - Какая ж это рана? Так, царапина. А на душе у меня и доселе не полегчало. Чую я беду неизбывную.
Одному Богу ведомо, что меня еще ждет. Всякий день ведь может быть опять смертный бой, и в жизни своей никто из нас не волен. Так вот, на случай, что мне не суждено вернуться с поля битвы, возьми-ка ты, Петрусь, на хранение мой образок...