На Москву!
Шрифт:
– - А может, они просто обирают мертвецов?
– - Не дай Бог!
– - Но бывают же ведь и такие?
– - Бывают, слышно; но это такое же злодейство!.. Нет, нет, зачем думать сейчас дурное?
– - Вот они остановились, обшаривают одного...
– - Не обшаривают, а смотрят, жив ли. Идем-ка поскорее, пособим им.
[]
Есть люди, которые, благодаря своей светлой душе, ходят среди темной толпы как бы с зажженным светочем в темном бору, и видят одну лишь освещенную их светочем сторону дерев. Таков был и Курбский. Судя по себе, он и другим людям приписывал,
Наклонившись над распростертым на снегу телом, те двое не расслышали приближения Курбского и Петруся, пока эти совсем не подошли к ним. Тут оба разом подняли головы. Фонарем, который один из них держал в руке, осветило лица обоих, и Курбский, к крайнему своему изумлению, в одном из них узнал старшего адъютанта, а в другом -- шута гетмана.
– - Пане Тарло!
– - вскричал он.
– - И вы, Балцер Зидек! Те, в свою очередь, были не столько удивлены, сколько смущены. Пан Тарло посулил кому-то "сто дьяблов"; Балцер Зидек же, мигом оправясь, отозвался с задорной фамильярностью:
– - Как видите, собираем жатву, как и ваша княжеская милость! Но мы вас не выдадим, будьте покойны: ворон ворону глаз не выклюет.
Теперь для Курбского не могло быть уже никакого сомнения относительно цели, с какой те прибыли на поле смерти.
– - С воронами у меня нет дела!
– - сказал он с нескрываемым уже презрением.
– - Мне нужны здесь не мертвые, а живые. А этот, слава Богу, кажется, еще жив.
– - Жив, княже, но выживет ли?
– - отвечал Петрусь, опустившийся на колени перед лежавшим навзничь русским ратником, из груди которого вырывались слабые стоны.
– - Выживет или нет, а мы сделаем для него все, что можем.
– - Желаю вам успеха...
– - сердито буркнул пан Тарло и повернулся, чтобы уйти.
Но Курбский решительно заступил ему дорогу.
– - Вы так не уйдете, пане! Сам я теперь моей левой рукой не владею. Поэтому вы не откажетесь, конечно, вместе с Балцером и моим слугой, отнести этого несчастного до лазарета.
– - Чтобы я, рыцарь, нес простого ратника, москаля, да еще вместе с кем? С вашим слугой-быдлом! Вы, князь, простите, хороший человек, но в доброте своей доходите до Геркулесовых столбов. Извинить вас можно разве тем, что вы не поляк, и не знаете, что такое польский гонор!
И, отстранив рукой озадаченного Курбского, благородный пан не спеша удалился. Балцер Зидек, покинутый своим сообщником, хотел было также улизнуть. Но Курбский поймал его за ворот.
– - Куда! Вы поможете нам снести беднягу в лагерь. Но прежде осмотрите-ка его рану: вы ведь кое-что смыслите в лечении.
Шут, уже не прекословя, стал ощупывать последовательно все тело умирающего. Добравшись так сперва до одной ноги, потом до другой, он промычал:
– - Гм...
– - Что такое?
– - спросил Курбский.
– - Да кость под самым коленом раздроблена; а крови-то, смотрите, крови сколько!
– - Надо, значит, сейчас же перевязать. Вы, Балцер, ведь и в перевязках мастер.
– - Да ведь ему, ваша милость, все равно один конец: совсем истек кровью.
– -
– - Эх-эх!
– - вздохнул шут.
– - Человек только что ведь сбирался вкусить блаженство, а его силой назад тянут! Ну, что ж, хлопче, помоги-ка мне снять с него сапог.
Сапог был снят и рана перевязана; причем хирург поневоле прилагал все свои старания, чтобы угодить наблюдавшему за каждым его движением молодому князю. В заключение, когда все трое с возможной осторожностью приподняли все еще не пришедшего в память раненого с земли (Курбский одной правой рукой), заботливый Балцер Зидек не забыл захватить с собой и сапог ратника. Тут сапог выскользнул у него из-под мышки. Нагнувшись за ним, Балцер Зидек сначала, однако, схватил что-то другое с земли и сунул себе за пазуху.
– - Ты что это, братику, поднял?
– - спросил его Петрусь.
– - Видишь, сапог.
– - Не о сапоге я тебя спрашиваю, а о том, что ты за пазуху спрятал.
– - Ну, это у меня из кармана выпало.
– - Так ли? Не из чужого ли сапога?
– - Ну, полно, Петрусь, -- вступился Курбский.
– - Место ли тут...
– - Да ведь у нас, милый княже, на Запорожье многие казаки кошель свой, вместе с люлькой, за голенищем носят. Может, и этот тоже...
– - Перестань, будет!
– - перебил Курбский. Однако, подозрение его было уже возбуждено, и он не мог уже отделаться от мысли, что Балцер Зидек присвоил себе деньги ратника. Сам шут удивительно присмирел, и только когда они подходили к лазарету, он заискивающе-униженно стал умолять Курбского никому не говорить об этой ночной их "прогулке".
– - Вы сами, Балцер, расскажете обо всем военному суду, -- холодно ответил Курбский.
Тот совсем опешил.
– - Военному суду! Ваша княжеская милость шутить изволите. Клянусь горбом моей двоюродной тетки...
– - Мне не до шуток, Балцер, -- прервал Курбский.
– - А вот и лазарет.
Сдав умирающего лекарю, а шута под надзор двух ратников из царской хоругви, Курбский отправился к царевичу доложить обо всем, чему он только что был свидетелем на поле смерти.
Глава пятая
ВОРОНЬЕ ЧЕРНОЕ И БЕЛОЕ
Димитрий, после некоторого колебания, склонился на убеждения своего советчика и друга передать действия пана Тарло и Балцера Зидека на усмотрение военного суда. За поздним часом дело было, однако, отложено до утра, а поутру оно отодвинулось на второй план новым, более важным обстоятельством. От запорожцев, которых столько времени не могли доискаться, прибыл гонец с вестью, что четыре тысячи их, с кошевым атаманом Семеном Ревой, подошли, наконец, и расположились в трех верстах от лагеря. Надо было принять их с подобающею торжественностью, и вот навстречу дорогим гостям выехали рядом на своих кровных аргамаках обряженные по-праздничному царевич и старик гетман (совсем, казалось, оправившийся от своего недуга); впереди них выступали трубачи, литаврщики и барабанщики, исполнявшие воинственный марш; позади следовала, разумеется, вся блестящая свита обоих, а за свитой -- взвод донских казаков с дротиками и развевающимися значками.