На Москву!
Шрифт:
– - Как так?
– - спросил, недоумевая, Курбский.
– - Ведь ты сейчас говорил, что ты от Басманова?
– - Да, я провел тебя сюда по его приказу, но для того, чтобы ты мог тихомолком выбраться на улицу, а там -- куда хочешь, на все четыре стороны. Самому ему нельзя теперь отойти от умирающего государя...
При этих словах юноша всхлипнул, и из глаз его брызнули слезы.
– - Ты не дивись, что я плачу, -- продолжал он, утирая глаза.
– - Но государь был ко мне всегда так милостив...
– - А разве ему наверное не выжить?
– -
– - Его постригли уже в монахи?
– - Да, с именем Боголепа. При мне же он впал в беспамятство и стали его соборовать. Ах, Бог ты мой! Мы с тобой заболтались, а тебя могут хватиться. Беги, голубчик князь, спасайся, и что бы сегодня же, смотри, в Москве духу твоего не было.
– - Нет, я остаюсь, -- с решительностью объявил Курбский.
– - Прежде, чем царевич Федор возложит на себя венец царский, я переговорю с ним, и он уступит, должен уступить венец подлинному сыну царя Ивана Васильевича!
– - Если недоброхоты твои тебя до него допустят!
– - возразил Бутурлин.
– - Да как они посмеют меня не допустить? Я скажу тому же Басманову...
– - Боярин Басманов пожалел тебя, точно; но в боярской думе он еще не верховодит.
– - Да, наконец, сам царевич Федор, как только ему доложат обо мне...
– - Царевич Федор еще меня моложе на два года, хоть и пожелал бы, сможет ли он идти против всех стариков-бояр? А еще вернее, что он ничего про тебя и знать-то не будет. От него просто скроют...
– - И впрямь ведь, княже, -- вмешался тут в разговор Петрусь.
– - Чего нам с тобой еще ждать-то? Чтобы нас забрали опять в сыскной приказ, стали пытать в застенке, а коли выживем, так упекли бы за тридевять земель?
– - А это весьма даже может статься, -- поддержал Бутурлин.
– - Задачу свою здесь ты ведь исполнил, грамоту свою сбыл с рук...
– - Но ответной отписки никакой не имею...
– - колебался еще Курбский.
– - Да кто тебе ее здесь теперь даст-то?
– - Однако вернуться эдак к моему царевичу ни с чем...
– - По крайности вернешься невредимым, -- продолжал убеждать Петрусь.
– - Царевич тебя, я чай, в Путивле ждет не дождется. Уберемся-ка, право, подобру-поздорову. Гайда!
Курбский не стал уже долее настаивать на своем и обнялся на прощанье с Бутурлиным.
С задней площади дворца, позади Благовещенского собора, Курбский со своим казачком, никем не замеченный, выбрался из Кремля Шешковскими воротами на Москву-реку, чтобы берегом своротить к Белому городу.
В эту минуту с высот Ивановского столпа раздался протяжный погребальный звон. В ответ ему тотчас же загудели все сорок сороков Белокаменной, сотрясая воздух на десятки верст в окружности непрерывным зловеще-заунывным гулом.
– - Скончался!
– - проговорил Курбский и, сняв шапку, набожно перекрестился.
Братьев Биркиных он не застал дома: раньше вечера
Платониду Кузьминишну внезапная весть о том, что царя Борися не стало, поразила как громом. Когда же Курбский еще объявил ей о своем решении немедля убраться из Москвы, толстуха совсем голову потеряла.
– - Ай, матушки-светы! Владычица Небесная! Беда беду родит! Да как же так без Ивана Маркыча? Из воли его я выйти не смею. Нет, голубчик князь, как хочешь, а без него я тебя не пущу. Ах, ах! Погневили мы, знать, Господа... Да будет Его святая воля!
Курбскому стоило немалого красноречия вразумить ее, что ему необходимо воспользоваться тем временем, что сыщики еще во дворце и не выследили его снова.
– - А ну, как нас-то здесь опосля притянут за то к Иисусу?
– - За что? Да они и знать не будут, что я заходил еще домой. Но выбраться от вас мне надо все-таки с опаской и бережью. Кабы у тебя, матушка, нашлась для меня какая-нибудь одежда попроще...
– - А и в самом деле! Для странников Божьих у меня одежки на всякий рост припасено. Сейчас тебя обрядим...
Обрадованная счастливой мыслью, толстуха выкатилась бочкой из комнаты.
И точно, в ее богатом запасе отыскалось как для Курбского, так и для Петруся все, что нужно было: странническое облаченье, скуфья, котомка и посох.
– - А обличьем, все же, не странник!
– - заметила Платонида Кузьминишна, озабоченно оглядывая Курбского.
– - Из себя больно статен и пригож...
– - Ну, это-то не долго справить, -- сказал Петрусь.
– - Садись-ка, княже; я тебя живой рукой состарю.
Достав из печки золы и уголек, он золой навел своему господину на здоровый румянец щек серую тень, а угольком провел ему на лбу и около углов рта резкие морщины. Сделал он это настолько искусно, что Платонида Кузьминишна руками всплеснула.
– - А ей-ей ведь не узнать: старик стариком!
– - Тепрь только одежду подновить, -- сказал Петрусь и новой порцией золы перепачкал Курбскому платье сверху до низу.
– - Лучше не надо! Вот тебе и посох в руки. Покажи-ка, старче, не разучился ли ходить. Э, нет! Нешто старые люди таким орлом выступают? Сгорби спину-то, ниже, ниже! А ноги переставляй как деревяшки. Ну, так, вот, вот!
– - И смех и грех!
– - говорила, качая головой, Платонида Кузьминишна.
– - А ты, князь, теперича куда отсель?
– - В Путивль, матушка, -- отвечал Курбский.
– - Там, слышно, стоит со своей ратью царевич Димитрий.
– - В Путивль! Вот подлинно: никто не может, так Бог поможет!
– - А что?
– - Да ведь у меня тут заправский странничек (вечор забрел), что туда же путь держит. Убогий человек, не в своем, кажись, разуме: один, того гляди, пропадет! До ночи вместе с ним мы Богу молились, чтобы послал ему доброго попутчика, -- ан вот и нашелся! Ведь ты, князь, не откажешься взять его с собой?