На Москву!

Авенариус Василий Петрович

– - Ну, что ж, коли ему туда же, так отчего не взять. Когда, однако, хозяйка привела к нему будущего попутчика, Курбский готов был уже раскаяться, что согласился: так был на вид он стар и дряхл.

– - Буди благословен, сын мой!
– - прошамкал старец, поправляя дрожащими руками котомку за спиной.
– - Пособи-ка подтянуть покрепче...

– - Да донесут ли тебя, дедушка, ноги до Путивля?
– - спросил Курбский.
– - Ведь туда слишком семьсот верст.

– - Доплелся сюда из Углича, так с Божьей помощью и до места доплетусь.

– -

Из Углича?
– - переспросил Курбский.
– - Где будто бы убит был царевич Димитрий?

Странник, в свою очередь, воззрился на него своими тусклыми глазами.

– - Так, стало, это верно, что он еще жив и здрав? Курбский объяснил, что возвращается именно к царевичу.

– - Да будешь же ты мне, сын мой, путеводной звездой! Лишь бы узреть мне его опять своими очами...

– - А ты, дедушка, знал его еще в Угличе?

Старик, точно не слыша, молитвенно шевелил губами и крестил себе лоб и грудь. Курбский должен был повторить свой вопрос.

– - Мне ли было его не знать!
– - отвечал странник.
– - Мне ли было его не знать!

– - Но ты сам-то кто, скажи?

– - Я-то кто? Видишь: убогий странник Божий.

– - Но в ту пору был чем в Угличе?

– - В ту пору в Угличе?.. Огурцом был.

– - Огурцом?
– - повторил, недоумевая, Курбский.
– - Да звать-то тебя как?

– - Так и зови. Был Огурцом и остался Огурцом.

Платонида Кузьминишна из-за спины старца указала Курбскому на лоб свой: на вышке, мол, у бедняги не в порядке, из ума выжил. Тут Петрусь напомнил своему господину, что пора, однако ж, и в путь-дорогу. И пять минут спустя три наши странника пробирались уже глухими закоулками к Калужской заставе.

Глава шестнадцатая

КТО БЫЛ ОГУРЕЦ И ЧЕМ КОНЧИЛАСЬ ЕГО ВСТРЕЧА С ЦАРЕВИЧЕМ

В последних числах того же апреля месяца, в городе Путивле названный царевич Димитрий целый вечер совещался опять с двумя безотлучными теперь советчиками своими -- иезуитами Николаем Сераковским и Андреем Ловичем. На столе перед ними была разложена большая карта Старого Света. Наклонившись над картой, Димитрий показывал патерам окружный морской путь вокруг Африки на Индию.

– - Ведь им, сами видите, приходится каждый раз огибать вот мыс Доброй Надежды, -- говорил он, -- а нам из Москвы прямехонько через Астрахань и Каспий.

– - Но от Каспия еще через всю Персию, -- возразил Сераковский.

– - Да что Персия! Разве Александр Великий не перешагнул ее точно так же почти без всякой задержки?

– - М-да, -- протянул патер, обмениваясь с своим младшим собратом многозначительным взглядом.
– - Но Александр Великий не засиживался три месяца слишком без движения в Путивле.

Это было не в бровь, а в глаз; царевич так и вспыхнул.

– - От вас, clarissime, я, кажется, менее всего заслужил бы такой упрек! Если я с нашими слабыми силами не трогался до сих пор с места, то не по вашему ли совету?

– - Верно... Московское войско ведь во много раз сильнее

нашего...

– - И все-таки за те же три месяца не может взять Кром! Значит, пока мы ничего не потеряли...

– - А время для его царского величества между тем не пропало бесплодно, -- вступился тут патер Лович, -- мы усердно упражнялись в науках...

– - И начали совершенно ведь случайно, -- подхватил царевич.
– - Вижу на столе у патера Андрея раскрытую книгу...

– - Что это, -- говорю, -- у вас?

– - Сочинение Квинтилиана.

– - Какого такого Квинтилиана?

– - А Марка-Фабия, римского оратора и словесника начала христианской нашей эры.

– - К стыду моему, -- говорю, -- никогда об нем не слышал! О чем же его книга?

– - О писаниях греческих и римских.

– - Любопытно?

– - И очень даже. Угодно послушать?

"И стали мы читать вместе изо дня в день. Потом принялись за грамматику..."

– - А теперь и за философию, -- добавил молодой иезуит.

– - Все это препохвально, -- сказал Сераковский.
– - Будущему монарху нельзя не быть просвещенным, особенно монарху такой страны, как Московия, утопающей еще в глубоком невежестве.

– - А вот погодите, -- с оживлением перебил Димитрий, -- у меня везде заведутся народные школы, в больших городах -- академии...

На тонких губах иезуита заиграла ироническая улыбка.

– - Вопрос лишь в том, государь, где вы возьмете для них между московитянами хороших учителей?

– - Да я буду посылать для этого молодых людей на выучку в Краков, в Прагу, в Лейпциг...

– - Прекрасно. Но ранее просвещения, казалось бы, необходимо укрепить в народе корни истинной веры.

– - Что русский народ -- богомольный, вы, clarissime, наглядно видите здесь же в Путивле: с тех пор, что сюда, по моему приказу, перенесена из Курска чудотворная икона Божией Матери, здесь такой наплыв богомольцев...

– - А к нам, иноверным слугам церкви, народ начинает уже привыкать, -- досказал опять Лович.
– - Давно ли, кажется, на наши тонзуры и черные рясы глядели здесь все с недоверием; а теперь первые горожане приглашают нас к себе запросто в дом, просят обучать грамоте их детей; а дети бегут нам сами навстречу, принимают от нас гостинцы... Один мальчик умолял меня даже взять его с собой в Москву, и у меня есть полная надежда обратить его в католичество.

В это время тихонько растворилась дверь, и послышался знакомый всем трем собеседникам голос:

– - Можно войти, сударь?

Все трое разом оглянулись. Но стоявший на пороге высокого роста странник с истомленным, сильно загорелым лицом и с длинным посохом в руках показался им с первого взгляда совсем чужим.

– - Ужели я так уже переменился, государь?
– - спросил с улыбкой странник.

По этой улыбке Димитрий сразу узнал своего единственного истинного друга.

– - Михайло Андреич! Ты ли это? А я думал, что тебя и на свете-то давно нет.