На одном дыхании!
Шрифт:
А Варя восхищалась.
– Ты такой красивый, – вдруг сказала она, и куснула его за плечо, и провела рукой по спине, по самому позвоночнику, все ниже, и ниже, и ниже, – у тебя такая красивая длинная спина!
И она не смеялась над ним, он видел это совершенно точно, потому что еще раз успел посмотреть ей в лицо, очень серьезное и ласковое, он никогда не видел таких ласковых женских лиц.
И ему так хотелось, чтобы она еще раз сказала, что у него красивая спина, или рука, или нос, просто для того, чтобы это
Оказалось, что просто жить – дышать, двигаться, заниматься любовью на холодном кабинетном диване, смотреть в глаза, чувствовать жар и страх – это очень важно. Еще утром он думал с ожесточением, что умрет, и наплевать, и ладно, Разлогов уже умер. Хорошо ему, Разлогову, у него все позади. А потом оказалось, что Разлогов не умер, и он, Волошин, не умер тоже, а, наоборот, воскрес, как будто хлебнул «живой воды» из той самой установки, схему которой порвала в клочки разлоговская собака Димка!..
Потом они долго лежали молча, словно привыкая друг к другу и к странному состоянию близости – диван был узкий, и «отдалиться» у них все равно не получилось бы.
Варя приподнялась и прижалась ухом к его виску. Кожей Волошин чувствовал ее сережку.
– Ты что?
– Вот как мне подслушать, о чем ты думаешь?
– Зачем?
– Мне хочется.
– Слышно?
Она заглянула ему в лицо.
– Нет.
Он усмехнулся, чувствуя себя очень взрослым и умным.
– Ты же так близко! И все, что у тебя в голове, тоже очень близко, и мы только что занимались любовью, и ты был совсем… близко…
– Это точно.
– А я ничего не слышу. Как это может быть?
– Я думал, что в понедельник должен тебя уволить, – признался Волошин неизвестно зачем. Он думал об этом давным-давно.
Она зевнула.
– Увольняй.
– Как?! Тебе все равно?
– Ничего мне не все равно, Марк. Но если ты решил меня уволить, то ведь все равно уволишь.
– Это неправильный ответ, – вдруг вспылил Волошин, – ты должна меня уговаривать! Умолять и все в таком роде. Ты что, хочешь уйти?
– Нет. Но ты все равно можешь меня уволить, а я, конечно, могу тебя умолять, если тебе хочется! – Тут она как-то подвинулась, так что ее губы оказались возле самого его уха. – Я могу начать умолять тебя прямо сейчас. Или тебе нужен перерыв?
– Никакой перерыв мне не нужен, – с трудом сообразив, о чем она спрашивает, выговорил Волошин. – Можешь начинать.
Утро понедельника наступило, и пошел снег густой-густой, словно пенное море колыхалось над капотом разлоговского джипа. «Дворники» мотались у Глафиры перед носом, но все равно было почти ничего не видно.
Все воскресенье Глафира боялась, что это утро наступит, боялась и… ждала его. Она чувствовала,
– Как ты считаешь, сюда?..
Дэн Столетов, который выражал самое горячее желание поехать с ней, теперь притих и сгорбился, предстоящее дело его как будто пугало.
– Я не знаю.
– Наверное, сюда, а куда еще?..
– Может, спросим?
Глафира выкрутила руль и стала осторожно спускаться по длинной и узкой улочке вниз.
– Я не хочу спрашивать, Дэн. Представляешь, какой мы сейчас с тобой тут переполох наделаем! Городок маленький, а мы еще на такой машине приперлись! Как это я не догадалась…
– Чего?
– Взять чего-нибудь поменьше.
– А что у тебя есть поменьше?
Глафира глянула в его сторону и вдруг улыбнулась.
– Разлоговский представительский «Мерседес». К нему прилагается водитель.
Дэн фыркнул:
– Вот был бы номер.
– Я боюсь, – призналась Глафира. – Ужасно.
– Смотри, вот, наверное! Чего там написано, на вывеске?
– Я не вижу, Дэн.
Перегнувшись, они смотрели через стекло и синхронно шевелили губами. Снег все валил.
– Ну все правильно. Муниципальный детский дом, город Углич. Приехали.
Глафира приткнула джип к тротуару и принялась старательно застегивать куртку. Застегнув куртку, она намотала на шею свой знаменитый шарф, посмотрелась в зеркало, достала сумку и стала в ней рыться.
Дэн Столетов стоял на улице и смотрел на нее. Потом обошел машину, распахнул водительскую дверь. Глафира чуть не вывалилась.
– Вылезай, – сказал он и за рукав потянул ее из машины. – Тебе осталось совсем чуть-чуть. Не трусь.
– Я боюсь, Дэн.
– Я знаю.
– А что мы будем делать, если нас выгонят?
– Нас не выгонят. Ты звонила и разговаривала с директрисой! При мне. У нее какое-то странное имя.
– Наталина, – сказала Глафира, и зубы у нее стукнули. – Ничего не странное, просто польское имя. Должно быть, она… «полячка младая»!
– Значит, нас не выгонят, – резонно заключил Дэн. – Вылезай, а?..
Она кое-как выбралась из джипа, поскользнулась, чуть не упала. Дэн ее поддержал.
Снег все валил.
«Разлогов, – подумала Глафира, – что ты со мной сделал? Я больше не могу. Я больше не хочу. Я хочу в свою прежнюю жизнь, которая казалась мне ужасной, с собакой Димкой, пледом и сочинениями А.Н. Островского!..
Или все-таки не хочу?.. Или все-таки «только вперед»!»
Дом был довольно большой, устойчивый, с широким крыльцом под двускатным козырьком. Возле крыльца стоял снегокат на веревочке и еще почему-то велосипед с заржавленным звонком на погнутом руле. В окнах второго этажа мирно цвели герани, и откуда-то изнутри вдруг грянуло расстроенное пианино и нестройный хор затянул «В лесу родилась елочка».