На одном дыхании!
Шрифт:
– Я не знаю, – растерянно сказал Волошин.
– И зачем она постоянно ездит в Смоленск? А бабка сказала, что ездит она именно в Смоленск! Зачем?..
– Я не знаю, зачем, – громко сказал Дэн Столетов, и Глафира на него оглянулась. Он стоял в дверях разлоговского кабинета, и волосы у него торчали в разные стороны, – но точно не затем, чтобы посещать там какой-то интернат для умалишенных.
– Откуда ты знаешь?
– Оттуда, – сказал Дэн уверенно и показал большим пальцем себе за плечо, – из мировой сети. Ты что, думаешь, я в аське сидел? Или в игрушки играл?
– Подожди, – сказала Глафира то ли Дэну, то ли себе самой, – подожди!
И опять схватилась за волосы. Среди светлых прядей сверкнул огромный бриллиант. Все смотрели на нее. Варя все стругала картошку, потом бросила нож и вытерла руки.
– Если интерната нет, значит, может, и ребенка нет? То есть, может, он на самом деле умер? А? Может такое быть? – Глафира подумала немного. – Нет, не может. Марина, конечно, способна сочинить все, что угодно, но бабку вряд ли удалось бы обмануть. И зачем? Зачем?! И машина с водителем! Если у Разлогова не было тогда ни машины, ни водителя, значит, он не мог приехать, когда бабка была на рынке!
– На каком рынке, Глаша?
– А раз он не мог приехать, значит, он не мог ее избить!
– Да не избивал он ее! – заорал Волошин. – Это просто какая-то чушь собачья! Он ее любил! Я думал, он ее до сих пор любит! Я думал, он документы на месторождение ей отдал, потому что тебе не доверял! Он дышать без нее не мог, как же ты не понимаешь?!
– Я понимаю, – сказала Глафира. – Я все понимаю. Но это значит только одно…
– Что?
– Дэн, мне надо повидаться с твоей тетей Олей, вот что, – заключила Глафира. – И все встанет на свои места. Как ты думаешь, она это переживет?..
Странное дело, но он почему-то пригласил ее «на кофе», и она почему-то согласилась. Время было решительно не «кофейное», двенадцатый час ночи, но она все равно согласилась, и в лифте они ехали настороженно-враждебные, как будто разом рассердились друг на друга. Она на него за то, что он пригласил, а он на нее за то, что согласилась!..
И что теперь делать?..
Вот что теперь делать?
Этот кофе в двенадцатом часу ночи мог означать только одно, и, собственно, это «одно» он и означал!..
Я не хочу сейчас оставаться один. Ты была со мной весь этот длинный, странный и сложный день. И не то что со мной, но где-то рядом, и я все время помнил о твоем присутствии! И я прошу тебя остаться. Если ты соглашаешься, значит, все ясно. Кто не спрятался, я не виноват.
Я не могу сейчас оставить тебя одного. Я пока не знаю, кто ты, но ты всегда был мне… интересен и важен. Я не отводила от тебя глаз весь этот длинный, странный и сложный день. Я жалела тебя, сердилась на тебя и даже пыталась тебя защитить. Если ты попросишь меня остаться, я останусь, но не потому, что хочу подловить тебя в момент, когда ты слаб и растерян. Я просто не могу сейчас поехать на улицу Тухачевского и пить там чай с папой и слушать мамины причитания по поводу испорченного линолеума! Я хочу быть с тобой.
И все бы ничего,
– Варя, – сказал Волошин, как только они вошли в квартиру и он закрыл за собой дверь. – Я прошу прощения. Я позвал вас затем, чтобы сказать…
Чтобы сказать о том, что в понедельник он ее уволит. Ну он не может держать на работе сотрудника, который в курсе всех начальничьих тайн, бед и горестей!.. Который знает, как начальник вдруг превращается в шпица Дона Карлоса, ненавидящего все человечество, и тогда лает хриплым, старческим, измученным лаем! Который подавал начальнику успокоительные капли, а потом слушал историю о том, как этот самый начальник дал по голове ни в чем не повинной женщине, только потому, что ему что-то там такое показалось!..
– А кофе вам на ночь не надо бы, – перебила храбрая Варя. – Вон у вас с сердцем что делается!.. Давайте я вам чаю заварю, с мятой. У вас есть мята?
– Черт ее знает. Скорее всего, нет. Но мята тут совсем ни при чем! Я хотел вам сказать…
Она сняла куртку и сунула ему в руки. Волошин принял куртку.
– Это ведь старая квартира, да?
И она пошла по коридору, высокая, тоненькая, в обтягивающих джинсах. Волошин с курткой шел за ней и неотрывно смотрел на эти самые джинсы. Двенадцатый час все-таки! Самое «кофейное» время!..
– Марк?
– А? Это квартира моего дедушки. Бабушка умерла еще до моего рождения, и он жил здесь один.
– А книги? Его?
– Книги? – переспросил Волошин. – Да при чем тут книги?!
– Просто очень много книг.
– Да. Порядочно. Варя, я хотел поблагодарить вас за помощь. Извините, если утром вел себя с вами по-хамски. – Куртка наконец надоела ему, и он ее куда-то сунул. – Но я правда чувствовал себя неважно.
– Я заметила. А почему здесь так темно?
– Где?
– Везде. У вас в доме почти нет света.
– Не знаю, – сказал Волошин неуверенно. – Никогда не замечал.
– А правда здорово, что Разлогов не умер? – Она как-то даже поежилась, будто не умея выразить чувства, и улыбнулась счастливой улыбкой. – Я все время об этом думаю. И еще представляю себе, как я его увижу. А вы представляете, Марк?
– Представляю, – буркнул Волошин.
Он был уверен, что, увидев Разлогова, первым делом съездит ему по физиономии, а потом уже станет выражать восторг.
– Я думала, что больше никогда, понимаете? Кружка разбилась, которую он мне подарил. И я плакала даже! Я думала, что у меня больше ничего от него не осталось, а оказалось, что он сам остался! Так не бывает, нам повезло. Если бы Глафира не успела…
Волошин все смотрел на нее, тяжело и мрачно. Какая кружка?.. Почему разбилась?..
– И я думала, как это все несправедливо! Разлогов не мог умереть просто так, а он взял и умер. То есть я думала, что он умер.
– Мы все так думали.