На охотничьей тропе

Омбыш-Кузнецов Сергей Осипович

В нетопленной избушке холодно и пусто. Свалив у порога добытых зверьков, Салим разжёг печурку и, присев на кедровый чурбак, снова задумался: «Вот и пришёл на стоянку. И опять один. Всю зиму здесь живи — никто не зайдёт, слова доброго не скажет. Так, наверное, и говорить можно разучиться. Как это раньше в одиночку промышляли? Нет, Салимка так не может, Салимка не привык жить без товарищей…»

А буря не утихала. Снежный буран валил засохшие деревья, подбрасывал вверх и кидал на землю молодые сосенки, около избушки рухнул кедр-великан, привалив дверь своими сучьями, и Салим с трудом сумел открыть её, чтобы выйти и набрать снегу на чай. Так продолжалось трое суток. Томясь в одиночестве и безделье, Зайнутдинов всё чаще

и чаще мысленно возвращался к Караголу. «Охотники сейчас, наверное, на промысле. Какая же добыча у Тимофея? — соображал он. — Не отставали мы с ним друг от друга. Благинин, тот, конечно, впереди идёт. Хороший охотник! Сейчас пробует по кругу лисиц отлавливать, как Афанасий Васильевич рассказывал. Получилось ли? А может тоже там сейчас непогода разыгралась. Собрались в кружок охотники, заряжают патроны, просаливают лыжи и ведут между собой разговоры, или Ермолаич книгу вслух читает, а остальные слушают. Какую же он последний раз читал, когда Салимка ушёл из избушки? Ага, вспомнил: «Далеко от Москвы». Об интересных людях там рассказывается. Инженер Беридзе, Алексей Ковшов, шофёр Мохов, а Умара-то, Умара. Магомет каков, а? Какие трудности они переживали, когда на востоке нефтепровод строили, а ведь победили. Вот это люди, не то, что ты, Салимка. Ты вроде этого, как его? Кузьмы Кузьмича. Так тот хоть понял свою ошибку и стал хорошим человеком, а ты всё ещё прячешься».

Вспомнил семью. Фатьма, наверное, ругается, а может быть от обиды иногда и всплакнёт потихонечку, чтобы дети не видели. А маленький Сафи всё спрашивает: «Где ата? Скоро ли он пряник принесёт?» Не хорошо, Салимка, не хорошо! Вернуться тебе надо назад, сказать, что виноват, что больше этого не случится».

Ночью, когда в избушке стало темно и особенно почувствовалось одиночество, Салим решил: «Вернусь! Вот утихнет непогода, и вернусь». Созревшее решение успокоило его, и он уснул впервые за последние дни крепко, без снов.

Когда же утихла буря, он набил шкурками кожаные мешки, нашёл колхозных лесорубов и уехал с попутной подводой домой.

Фатьма обрадовалась его возвращению.

— Совсем домой? — было её первым вопросом.

— Совсем. Пойду на участок…

— Давно бы так, — облегчённо вздохнула Фатьма.

— Салимка много-много думал…

Однако парторг сам приехал к Зайнутдинову.

Когда Салим складывал в вещевые мешки охотничьи принадлежности, продукты, у ворот остановилась кошёвка, из которой легко выпрыгнул Жаворонков. Войдя в избу, Жаворонков приветливо поздоровался с Салимом и Фатьмой, присел на табурет, не торопясь закурил и спросил:

— Ну, как здоровье у дочери? Так же?.. А я вот путёвку для неё привёз. Только вчера получили из Курортного управления. Отправляйте её. Санаторий хороший, обслуживают большие специалисты. Быстро поставят на ноги, и мы с ней ещё спляшем на первомайском празднике.

Салим растерянно ерошил на голове чёрные щетинистые волосы и молчал.

— Ты что молчишь, Салим, или недоволен?

— Нет, я так, — смутился Зайнутдинов. Вот вы путёвку привезли, а ведь я не ваш работник. Ушёл от вас…

— Как не наш? — удивлённо воскликнул Жаворонков, будто не зная, что уже около двух недель прошло с тех пор, как Салим ушёл с промысла. — Это ты шутишь… А мы решили большое дело тебе поручить. На участок пришла группа сезонных охотников, колхозы выделили. Народ молодой, горячий, да беда, что промыслом никто не занимался. Посоветовались мы с заведующим участком и решили тебя старшим у них поставить. Вроде бригадира… Опыт у тебя большой, вот и обучишь их всем хитростям охотничьей науки.

Салим недоверчиво смотрел в глаза парторга и несвязно бормотал:

— Меня… старшим, обучать? Смеёшься, Васильич?

— Зачем смеяться. Это тебе вроде боевого крещения.

— А как же старое-то? Ведь виноват Салимка, шибко виноват.

Парторг улыбнулся.

— А

кто старое помянет — тому глаз вон! Так принимай старшинство. Я ведь заверил Сергея Селивёрстовича, что ты вернёшься.

Зайнутдинов задумался, словно определяя цену того доверия, которое ему оказывают, и соображая, достоин ли он его. Жаворонков не торопил с ответом, понимая, что сейчас, в эти короткие минуты, Салим мысленно стоит на грани между старым, в котором были ошибки и промахи, и новым, в котором он будет другим человеком, решая куда перешагнуть.

Наконец, Салим поднял голову, пристально посмотрел на парторга, будто всё ещё не веря в его слова, порывисто встал из-за стола и, протягивая руку Жаворонкову, твёрдо сказал:

— Держи руку, Васильич. Один раз Салимка ошибся, другой раз ошибся, в третий раз ошибку давать не будет.

Парторг крепко пожал загрубелую руку охотника.

Глава восемнадцатая

Казалось, что может произойти за две недели, которые не был на Быстринском участке Жаворонков, какие события, да ещё в такое время, когда и люди-то мимо охотничьей базы не проезжают. Последний месяц зимы, но ещё не спадают морозы, степь в снежной позёмке, а на участке медленно и однообразно текут дни. Однако так мог думать только тот, кто незнаком с жизнью охотников-промысловиков. Жаворонков же знал, что за это время, пока он побывал на Николаевском и Зыковском участках, в избушке у Карагола жили большой, настоящей жизнью. И вместе с ними мысленно в это время был и парторг, беспокоясь о том, началась ли подготовка к весенне-летним работам, выполняются ли обязательства, проводится ли изучение мичуринских трудов и трудов по звероводству. Особенно его беспокоил Зайнутдинов.

«Не ошибся ли ты в Салиме, понял ли он ошибки, вернулся ли на промысел? — не раз думал Жаворонков. — Если есть у человека на душе чёрные пятна, трудно их вытравить и не каждое средство пригодно для этого. А у Зайнутдинова такие пятна есть. Вот хотя бы случай с лосем или передача своего опыта. Не раз беседовал он с Салимом об обучении молодёжи. Но Зайнутдинов твёрдо держался своего правила, заявляя: «Нет, Васильич, не может Салимка учить. Папашка мой по наследству секреты мне передал и велел их беречь. Слово Салимка давал. Не может он обет нарушать»… Верно, сейчас он дал обещание обучить сезонников, да искренне ли это? Может быть только потому, что вину за собой чувствует? А надо, чтобы это было сознательно, надо, чтобы человек понял, что прятать свой опыт от других нельзя. Открыл новое в производстве — поделись с товарищами, знаешь секрет успеха — открой его другим, чтобы и они от тебя не отставали. Вместе-то легче подняться на новую высоту!»

С этой думой Жаворонков и приехал в охотничью избушку. Охотники были на промысле. Дед Нестер, примостившись на чурбачке у печурки, чинил валенок, рядом — босой Филька. Прокопьев сидел за столом и что-то писал на большом листе бумаги.

— Ну вот и своя мастерская открылась. Так сказать, повое предприятие лёгкой промышленности, — пошутил Афанасий Васильевич, проходя к жаркой печурке и потирая замёрзшие руки.

— Нам без этого нельзя, — заметил дед Нестер. — В город не повезёшь пимы — починять. И мне без работы время в муку. А это для нашего именинника, Филиппа Семёныча Гахова…

— Да? Что, шестнадцать стукнуло?

— Нет, больше, чем шестнадцать, — вмешался в разговор Прокопьев. — Он у нас уже больше недели в именинниках ходит. Первую лису поймал, а потом ещё две и парочку горностаев в придачу. Сам.

— В самом деле, Филипп? — спросил Жаворонков, обращаясь к подростку.

— Верно! — довольно улыбнулся Филька. — Сам добыл.

— Поздравляю! Значит, в нашем полку прибыло.

Гахов подвинулся поближе к парторгу и заговорщически прошептал:

— Мне бы, Афанасий Васильевич, теперь задание, как всем?