На охотничьей тропе
Шрифт:
— А ты что, Филипп, шепотком об этом говоришь? — улыбнулся Жаворонков. — Об этом громко говорить надо. Что может быть лучшего, когда человек просит задание, когда может и хочет в общее дело труд свой внести. Сезон кончается, но на оставшееся время тебе Сергей Селивёрстыч даст задание, а охотничий билет я тебе привезу и лично вручу. Это большой и ответственный момент, когда человек на свои ноги встаёт и делает первый шаг в жизнь, первый шаг к победе. Понимаешь ты это, Филипп?
— Понимаю.
— Вот и шагай смелее в эту жизнь.
Слушал
«Задание дадут, билет! Теперь я настоящий охотник. И Баргаш язык прикусит», — думал он, а Жаворонков, уже обращаясь к заведующему участком, спрашивал:
— Ну, какие ещё новости на участке?
— Новости есть, — ответил Сергей Селивёрстович. — И главная из них, чему я особенно радуюсь: пробка раскупорена.
— Это ты о какой пробке?
— А о такой… Приезжал председатель «Новой эры» Пушков. Был, говорит, в «Заре», так Фёдор Петрович ему зверофермой своей похвастал. Подсчёт показал, какую пользу она колхозу в год принесёт. Задело это, видно, человека за живое, просил, чтоб я похлопотал насчёт лисиц в промхозе. А ведь я Пушкова до этого агитировал, он и слушать-то не хотел. Теперь ещё одна колхозная звероферма появится.
— А ты в районную газету об этом напиши. Выложь свои мысли насчёт звероферм, и в других колхозах этим заинтересуются.
— И то верно, — сказал Прокопьев. — Как же я раньше-то не догадался. Напишу…
Жаворонков закурил и, попыхивая трубочкой, придвинулся поближе к Сергею Селивёрстовичу.
— Это всё хорошо. А ты мне вот что скажи: Салим вернулся?
— Вернулся.
— Ну и как он?
— Салим-то? Салим неузнаваем. День и ночь с сезонниками возится. Его бригада уже много пушнины дала.
— Это хорошо. А ты как, Сергей, думаешь: понял он свои ошибки?
Прокопьев немного подумал и сказал уверенно:
— Конечно, понял. Как-то собрал он своих подшефных и беседу с ними завёл. И о чём же, ты думаешь? Об охране природы. «Главное, говорит, берегите птицу и зверя. Вот перед вами Салимка. Дурак дураком был, поддался на чужой ум и лося загубил. Сколько стыда после терпел, собери вместе — утонуть в нём можно. Теперь на всю жизнь зарубка. А пожалей зверя, не бей, когда не положено, на другой год у него зверята появятся. Много-много будет… Вот тогда и промышляй». И такие слова ввернул: «Пушнина, мол, богатство нашей Родины, народное достояние».
— Так и сказал? — лицо Жаворонкова расплылось в довольную улыбку.
— Так и сказал.
— Рад, что не ошиблись в нём. Когда человек не боится вслух сказать о своей ошибке, значит осознал он её, значит не допустит больше.
— Салимка не допустит, — заметил и дед Нестер, до сих пор молча слушавший разговор парторга с Прокопьевым, — уж я это знаю. Он свой-то позор в тяжёлых муках пережил.
Вечерело. С промысла стали подходить охотники, обветренные, разрумянившиеся от мороза. Пришёл Тимофей. Ермолаич, немного погодя Салим со своими сезонниками. Избушка
— Салимка, жалобу на тебя писать будем, — выделялся из общего шума дребезжащий голосок Тимофея Шнуркова. — Всех зверей повыловишь со своими сезонниками. Опять вон сколько приволокли.
— Эх, брат, — притворно вздохнул Зайнутдинов, — Салимке самому на себя жалобу подавать надо. Я учил их на меня равняться. Я тридцать ондатр сегодня добыл, ты столько лови — совет им давал, а они на два малахая вперёд ушли, учитель сзади ножками маломало семенит. Иван Степаныч и Федяй опять сегодня больше меня добыли. Кому жаловаться будет Салимка, а?
— Да, тут жаловаться некому, — заметил Фирсов.
— В самом деле обгоняют? — поинтересовался Жаворонков.
— Ага, обгоняют.
— Ну ты, наверное, уже и пожалел, что обучил их промыслу?
— Э, не-ет, Васильич. Салимка теперь другие глаза имеет, дальше видит. Салимка радуется, что его ученики мало-мало вперёд его ушли. Один охотник — одна пола, два охотника — две полы, три охотника — рукава и ворот, а четыре охотника — каждый день кому-то новая шуба. А хорошие охотники — и две шубы.
— Верно, Салим, верно! Учить людей надо. Охотников больше будет — пушнины больше будет, страна богаче будет.
— Э-э, Васильич, а если всех зверей выловим?
— Вот поэтому-то и надо не только промышлять, но и зверей разводить, — ответил Жаворонков охотнику и, обращаясь к Прокопьеву, спросил:
— Как, Сергей Селивёрстыч, с подготовкой?
— Идёт. Дед Нестер живоловки приготовил, задания звеньям я разработал, учёбой занимаемся. Дело за весной.
— Весна не за горами.
— Это верно, — подтвердил Тимофей. — На гривах чёрные пятна появляться стали. Теперь скоро…
Заговорили о видах на весну, но Жаворонков их уже не слушал, думая о чём-то своём.
Филька давно не был дома. Захотелось повидать мать, похвалиться своими первыми успехами и отдать деньги, полученные за сданную на склад пушнину. Старушка то же, наверное, соскучилась! Вот-то она обрадуется. Ещё бы, это же первые деньги, заработанные им. Следует повстречаться и с закадычными друзьями, при удобном случае показать Андрейке Икорушкину, что и он, Филька, теперь не лыком шит, не хуже его, а получше охотится. Что там утки, Филька зверя добывает. Промысловик!
Проверив утром капканы, Филька пешком направится в своё село.
Мать его, Александра Матвеевна, седоволосая, с испещрёнными мелкими морщинками лицом, обрадовалась приходу сына.
— Что-то давно, сынок, не появляешься? Видно и домой не тянет, — говорила она, прижимая к себе Фильку.
— Некогда нам. Сейчас самая добыча пошла.
— Ну-ну, — улыбнулась Александра Матвеевна. — А я уж беспокоиться начала. Думаю: здоров ли мой Филюшка.
— Здоров? А что мне сделается. — отвечал Филька. — Мы, охотники, народ крепкий. Болезни к нам не пристают.