На острове Буяне

Галактионова Вера Григорьевна

– Да вы садитесь, – спохватился Козин, неловко поднимаясь со стула. – Я тапочки вам принесу.

– Тапочек чужих мне не надо. Не люблю я чужие. Пальто снимать не буду. А сесть – сяду. И выпить – выпью! – согласилась Бронислава.

Не глядя на Кешу, она тут же прошлёпала к столу.

Козин открыл шкаф, достал мутную рюмку, поискал, чем протереть. Но не нашёл и налил так. Бронислава, не церемонясь, выпила. Рюмку поставила крепко.

«И под кухней подпол не утепляли, и щели в полу не заделывали», – думала она про Козиных неодобрительно, поджимая ноги, покрасневшие от холода.

– Я тут про деда как раз рассказывал! – бодро начал Кеша, уводя глаза в сторону. –

Про героя гражданской войны. Исключительно про деда Егоршу.

– Это про плешивого, что ль? – спросила Бронислава с усмешечкой.

– Про него! – нашёлся Кеша. – Как ты догадалась? Он, между прочим, собственноручно шестьсот шестьдесят шесть человек белых на тот свет отправил! …А уже отец мой, насильственно лишённый атеизма, дал зарок: выпить ровно шестьсот шестьдесят шесть бутылок водки. Не больше и не меньше. По бутылке – на помин души каждого, дедом Егоршей убиенного… Он, конечно, и больше бы их перебил, дед Егорша, если б золотишко с них, с белых, не стягивал. А он стягивал, так, по мелочи: для него главное было не золото, а идея!.. А потом скрывался. От наград… Не знал, чем наградят. Маленький был, дед Егорша, и шустрый: ему затеряться в толпах – как нечего делать. Ну, и растерял всё. По толпам. По торгсинам. И только после этого нарисовался перед бабкой…

Бронислава хотела было заговорить. Но Козин опередил её с большим проворством:

– Так твой дед Егорша, вроде, на приисках золото мыл?! Ты же сам говорил. На приисках, а не на расстрелах добывал. Так?

– Он на золотых приисках его, конечно, мыл, – завздыхал и заворочался Кеша. – До блеска. Но недолго. Там же – холодно, мокро, тяжело. Драги одни кругом дрожат. А с помощью Карла Маркса дед Егорша понял внезапно: революции – это же самые доходные прииски! И главное, технология вся расписана. Они, профессиональные революционеры, кровью врага – пуды золота намывали!.. Реформаторы – полпудами, а революционеры – пудами. Ну, профессиональные – были другие, дед Егорша им только помогал, разумеется. Профессиональным… Революции, реформы – это же всё грабёж безостановочный. А главное – лёгкий, быстрый!.. Нет, Козин: революции с золотыми приисками даже не сравнить. Совсем другой масштаб обогащения! Главное – высокоидейный!.. Это мне пьяный Хрумкин всё подробно объяснял и к одобрению этого метода, революционного, склонял. В бытовом смысле. Когда закусывал с вырванным зубом.

Козин грозно взглянул на Кешу – и тот поперхнулся.

– Нет, про Хрумкина – либо хорошо, либо ничего. Я же с полным восторгом о нём, а не в укор! – стал оправдываться Кеша. – Ему без зуба даже играть удобней стало. Свистучая такая дыра образовалась… Мы быстро выяснили, что в неё блок-флейту удобно вставлять. Она гораздо лучше во рту держаться стала! И на еде эта дыра в худшую сторону не отразилась. «Мы с тобой, – Хрумкин тогда, на кухне, мне говорил, – потомственные революционеры, по ходу жизни! И потому должны производить экспроприацию – везде и всегда! Где только можно, а особенно – где нельзя. В данном случае, из холодильника!» И экспроприировал без зуба так, как другой со всеми зубами за год не наэкспроприирует. И ещё политически обосновывать всё успевал. Выполнял с блеском свою руководящую роль, пока Зой…

Козин выразительно крякнул, и Кеша принялся искать себе закуску.

– Ну и когда ты ехать собрался? – спросила Бронислава Кешу. – И на какие шиши? На его, что ль?

Кеша нахмурился на мгновенье, сосредоточился – и отвернулся от неё, говоря теперь только Козину:

– …А вот уже отец мой – тот всю свою жизнь на поминки употребил. Тогда многие так делали: белых выперли и спокойно запили. Загуляли на просторе…

Так вот, я тебе не договорил. Выпил, значит, мой отец ровно шестьсот шестьдесят шесть бутылок, – помянул то есть, всех до единого, геройским дедом Егоршей убиенных, – и пьяный в стельку умер. Справился с поставленной перед собой задачей! Представляешь? С помощью профсоюза, конечно… Мать на пекарне профсоюзом командовала, а он ей членские взносы помогал считать… Он меня, между прочим, пьяным заделал. А вот видишь, – Кеша, хвастаясь, постучал себя по темени, – на мне не сказалось. Парадокс!

Козин согласно кивнул – и указал Брониславе на Кешу вилкой:

– Нет, Кешка – он гений! «…И зачумлённого не принесёт плода»!

[[[* * *]]]

Все снова помолчали. Бронислава смотрела в кухонное окно безучастно. А Козин вздыхал отчего-то, то и дело оборачиваясь на дверь.

– …А что? – заносчиво спросил Кеша. – Жестокое время было! Тогда никто никого не щадил. Не мы бы их, тогда бы – они нас! …Если б какой-нибудь пресловутый беляк убил бы шестьсот шестьдесят шесть человек красных, и в их числе – моего деда Егоршу? Разве лучше было бы?! А?

– Конечно, хуже! – с готовностью поддержал его Козин. – Тогда бы у беляка внуки дураками народились. А так…

– Ну, это же козе понятно!

– Викентий! Зачем ты опять про коз?!

– Гадство! Про Хрумкина – нельзя, про коз – нельзя! – в конец расстроился Кеша. – А про кого мне – можно?

– Про меня можно. И про план ваш городской, – громко сказала Бронислава, запахиваясь потуже. – Надо нам его втроём принять. Вместе. Небось, и я тут не лишняя – помогу, чем смогу. Проголосую прямо щас, если что.

– …А здесь такая глушь, что и революций никаких не было! – вдруг сообщил ей Козин сокрушённо. – Представляете, что сторож в ДэКа мне про то время поведал? Да, сначала, говорит, приезжали какие-то, митинговали – называли буянских «господа мужики!» И сразу – в город, поскорей. А потом прискакали другие – называли буянских «товарищи мужики!» И тоже – в город галопом. Всех в бедные записали, чтоб с буянскими не связываться, на самоуправление всё здесь спихнули… А не запиши-ка? Когда каждый – с топором за поясом? А до города – путь тяжёлый. Никакого грейдера не было… Да, гиблое тут место, дорогие мои. Ой, гиблое! Практически недоступное для прогресса. А вы, Броня, как считаете?

– Какие уж тут революции, в глухомани нашей? – отмахнулась Бронислава. – У нас и богатых-то сроду не было. Бедных, правда, тоже. А староста выборный – он себе больше других никогда не брал, говорят. Не положено это у нас было… Нет. Одним гуртом жили – всем всё поровну делили: разве среди своих бедные-богатые бывают? Жребий!.. Колхоз – он колхоз сроду и был. Мы к нему привыкшие, не ещё к чему.

– Вот оно: община! Извечная коммуна! Первобытный коммунизм! – повернулся к ней восхищённый Козин. – Я всё понял. Идея коммунизма победила в России потому, что Россия была коммунистической изначально – и всегда! Только так она выживала по глухим местам.

– А кого это она у нас победила? – не поверила ему Бронислава и фыркнула. – Никого она здесь не победила, идея эта. У нас как всё было, так и осталось. И всегда так будет… Баловство-то мы любое тут пересидим: хоть коммунизм, хоть демократию. Нам без разницы… А коммунизм тот – он и не наш, он заграничный был. Поэтому не удержался… Ну, хватит про то, что и так у нас все знают. Я для другого разговора села.

– Почему же – заграничный? – с повышенным вниманием спросил Козин.

– А всё, что без Бога, то и заграничное. Не наше значит, – косилась на Козина Бронислава. – Он, правда что, без Бога, коммунизм. С трупом только.