На отмелях

Конрад Джозеф

Бывшие в хижине женщины и дети с визгом убежали в лес На берегу и на мостках воины прыгали и выли, приготовляясь к решительной атаке. Лингард с досадой заметил, что матрос, ос тавленный у лодки, по-видимому, потерял голову, ибо вместо того, чтобы поплыть к кораблю и позвать на помощь, что он вполне мог сделать, он ринулся к маленькому утесу в ста ярдах от берега и изо всех сил пытался влезть на его отвесный обрыв. Прилив кончился, и у берега оставалась только жидкая грязь; броситься в нее значило бы идти на верную смерть. Жалкая же хижина не выдержала бы и сильного толчка, а не только осады,

и потому не оставалось ничего иного, как ринуться обратно к берегу и захватить лодку. Лингард так и решил поступить и, вооружившись валявшейся тут же изогнутой палкой, бросился на вылазку во главе своих трех матросов. Далеко обогнав их и подвигаясь вперед бешеными скачками, он понял, насколько отчаянна была его попытка; но не успел он как следует сообразить всю безнадежность положения, как вдруг справа от него раздалось два выстрела. Видневшаяся впереди плотная масса черных тел и курчавых голов дрогнула и расступилась, но еще не разбежалась.

Лингард продолжал свой бег, но теперь он уже бежал с тем воодушевлением, которое придает сангвиническому человеку хотя бы слабая надежда на победу. Издалека слышались крики, затем снова раздался звук выстрела, и мушкетная пуля, ударившись в землю, взрыла песок между ним и его дикими преследователями. Со следующим прыжком он очутился бы как раз посредине толпы, если бы дикари ожидали его натиска; однако его поднятая рука так и не нашла, на кого опуститься. Он увидел перед собой только черные спины, уносившиеся через траву к опушке леса.

Лингард швырнул палку в ближайшую пару черных плеч и замер на месте. Высокая трава перестала качаться; визги и крики превратились в печальный вой, замиравший в отдалении, и лесистые берега и синяя бухта сразу погрузились в светлую тишину. Быстрота перемены напоминала сон. Внезапно наступившее молчание ошеломило Лингарда.

Лингард крикнул во всю глотку, и матросы, преследовавшие дикарей, остановились и неохотно вернулись назад, сердито глядя на стену джунглей, в которой ни один лист не шевелился. Незнакомцы, своевременное появление которых решило исход схватки, не решались принять участие в преследовании, а остановились всем отрядом на том месте, где только что были дикари.

Лингард и молодой вождь ваджских торговцев встретились под яркими лучами полуденного солнца, среди внимательного молчания их свиты, на том месте, где погиб матрос-малаец.

Лингард прошел вперед и протянул руку; Хассим ответил на этот искренний жест, и первое их рукопожатие произошло над распростертым телом. Казалось, сама судьба потребовала смерти в уплату за самый зловещий из ее даров — за дар дружбы, иногда дающий полное счастье, а иногда губящий целую жизнь.

— Я никогда не забуду этого дня, — воскликнул Лингард сердечным тоном.

Его новый друг спокойно улыбнулся.

— Ты сожжешь деревню в отместку? — спросил он после короткой паузы, бросив быстрый взгляд на мертвого ласкара, который лежал ничком, с раскинутыми руками, словно жадно хватаясь за эту землю, которую он так мало успел узнать.

Лингард колебался.

— Нет, — сказал он наконец. — Это никому не принесет пользы.

— Верно, — тихо отозвался Хассим. — Этот человек был твой должник, твой раб?

— Раб? — воскликнул

Лингард. — Это английский бриг. Раб? Нет. Свободный человек, как и я.

— Гай! Теперь он действительно свободен, — пробормотал малаец, опять взглянув на мертвого матроса, — Но кто же заплатит его родным за его жизнь?

— Если у него есть жена или ребенок, — мой серанг, наверное, это знает, — я их отыщу, — отвечал Лингард тоном, в котором звучала жалость.

— Ты говоришь как вождь, — сказал Хассим. — Но наши вожди не идут в битву с голыми руками. Вы смелы, белые люди!

— Это было сумасшествие, настоящее сумасшествие, — запротестовал Лингард, — и этот бедный малый заплатил за него жизнью.

— Он не мог уйти от своей судьбы, — тихо проговорил малаец. — Мне уже больше не удастся торговать в этом месте, — прибавил он весело.

Лингард выразил свое сожаление.

— Ничего не значит, — вежливо сказал Хассим.

Лингард пригласил Хассима и его двух знатных сотоварище И в гости на бриг, и они расстались.

Был тихий вечер, когда малайское судно покинуло свою сто янку у берега и медленно перешло на другой конец бухты к бри гу Лингарда. Прау привязали к бригу крепким канатом, и в эту ночь бриг белого человека и прау темнокожего малайца стояли на одном якоре.

При последних лучах заходившего солнца тело убитого лас кара, завернутое по магометанскому обычаю в белый саван, бы ло тихо спущено в спокойные воды того самого залива, на ко торый он впервые взглянул всего несколько часов тому назад.

В тот самый миг, когда мертвец, спущенный на тросах, бес следно исчез в воде, на носу брига сверкнул огонь и раздался громкий выстрел, подхваченный эхом прибрежных лесов и кру жащимися стаями морских птиц, которые, громко крича, точно посылали моряку свое дикое, вечное «прости». Владелец брига, склонив голову, прошел к корме, сопровождаемый одобритель ным шепотом экипажа и столпившихся на палубе гостей. В та ких простых актах, выполняемых без задней мысли, по убеждению, сказывалась романтическая сторона характера Лингарда, — та искренняя отзывчивость к призрачным голосам жизни и смерти, которая составляет основу благородной натуры.

Лингард угощал своих гостей до поздней ночи. Матросам прау дали овцу из корабельных запасов, а в каюте, на софе, расселись Хассим и его два друга, сверкавшие золотом, серебром и драгоценными камнями. Лингард вел разговор в тоне сердечной дружбы, а малайцы — с той сдержанной и благовоспитанной вежливостью, которая свойственна высшим классам этого народа. Беседа касалась многих тем и наконец перешла на политику.

— Мне кажется, что ты могучий человек в твоей стране, — сказал Хассим, оглядывая каюту.

— Моя страна лежит в далеком море, где легкие ветры так же сильны, как здесь — бури дождливых месяцев, — отвечал Лингард. Собеседники издали тихие восклицания удивления. — Я оставил ее очень молодым. Насколько я там могуч — право, не знаю. Ведь в моей стране одних великих людей столько же, сколько бедняков на всех ваших островах, туан Хассим. Но здесь тоже моя страна. Это английский бриг, достойный своей родины. И я тут достаточно силен. Я тут раджа. Эта частица моей земли принадлежит всецело мне.