На память милой Стефе

Трауб Маша

Лея закатила глаза и сделала знак, мол, спроси, иначе он не отстанет.

– Почему? – выкрикнул я.

– Она хотела поехать на море! На курорт – здешнее море ее не устраивало! Я ей говорил, что будет дождь! Специально смотрел погоду – всю неделю обещали ливни! У меня торговля, а она уперлась – на море, и все. И что случилось?

Жан замолчал, ожидая вопроса.

– Конечно! Зачем, спрашивать, что случилось? И так понятно! – закричал он, пока я молчал под взглядом Леи. – Всю неделю был ливень! Не какой-то там дождик, кап-кап и все, – стеной лил. Я потащил Лею на пляж и сказал – вот, ты хотела море, купайся! Потому что, пока мы здесь, все мои клиенты там. И моя торговля тоже там. Она так обиделась! Собрала чемодан и уехала. Бросила меня! И я вообще ничего не понял, когда получил документы на развод. Думал, почта ошиблась. Я их выбросил. Два раза выбросил. Так еще и виноватым остался!

Эта женщина – она очень странная! Кто разводится из-за погоды, скажи! Только моя бывшая жена, которая мне страшный позор устроила своим разводом. Уже год прошел, а все клиенты спрашивают, как поживает моя Лея, и приветы ей передают.

– О, когда мужчина разводится, это, конечно, гордость, а когда женщина хочет стать независимой, так у вас будто яйца отрезают, да? И сразу женщина считается странной! – Лея пошире открыла окно, видимо, чтобы Жан ее лучше слышал.

– Дорогая, здесь дети, ты продолжай, но не про яйца, – из соседнего окна выглянула моя соседка, она четко произнесла эти слова по-фран-цузски.

– Простите, я не хотела кричать, – ответила ей Лея, – но вы же слышите, что он мне говорит! Как я могла его терпеть?

– Да, никак не могла, – согласилась соседка. – Только ты иди к нему сейчас, вы немного отъедете и все выясните.

Соседка показала на собравшихся внизу детей, которые, кажется, ждали продолжения истории про яйца.

– Жан, я сейчас спущусь! Мне надо на работу! Отвезешь меня! – закричала Лея.

– Мне тоже надо на работу! Я не нанимался работать водителем для твоей семьи! – воскликнул Жан.

– О, ты это моей бабуле в следующий раз скажи! Но очень не советую! – крикнула в ответ Лея. – Так, а ты садись работать. Через два часа жду от тебя отчет! Ты же писатель, да? Напиши что-нибудь, чтобы хозяин не потребовал тебя выселить! – заявила уже мне Лея.

– Я не писатель вообще-то, – заметил я, когда Лея уже захлопнула дверь.

Она спустилась во двор и села на мотоцикл к Жану.

– Держись крепче, женщина, – он выдал ей шлем.

– Постарайся ехать быстрее, чем моя бабуля, – не задержалась с ответом Лея.

Я допил кофе и посмотрел на балконную дверь. Наконец собрался с духом и открыл. Балкон был огромный, я даже не представлял, какого он размера. Скорее терраса. В углу стояло кресло-качалка. Плетеное, явно старое, но в очень хорошем состоянии. Такому место в антикварном магазине, а не на балконе обычного дома в спальном районе. Я сел и немного покачался. Никак не мог заставить себя приняться за работу. Да и как работать в таких условиях? С балкона открывался потрясающий вид на небольшой парк и сад, не видимые из других окон. Я и не подозревал о его существовании. Лимоны уже начинали желтеть, дерево граната пока не могло похвастаться плодами. Тут же росло дерево авокадо. Я невольно улыбнулся. По одной из версий, плоды, свисающие с ветки, имели такое же название, как тестикулы. Интересно, кто-нибудь знает об этом факте, кроме меня? Еще один куст с невероятно красивыми цветами завораживал. А посредине сада очень смешно торчала пальма. Высоченная, с длинным тонким стволом и жалким хвостиком сверху. Будто пальма-подросток, которая вымахала в стволе, а в листьях еще не развилась. Она немного сутулилась вбок, будто стесняясь своего роста и того факта, что вынуждена стоять вот так, посреди сада, и смотреть сверху вниз на соседок. Я и представить себе не мог, что когда-нибудь буду жить в таком доме. Мне нравилось слушать детские и птичьи крики, доносившиеся со двора. Горлица, кажется, ругалась на всех и сразу по любому поводу. Попугаи вопили, будто у них пальму отбирали. Я сидел в кресле-качалке и наслаждался птичьим базаром.

О большем не только я, никто бы не смел мечтать. Правда, для работы – невыносимые условия труда. Слишком красиво, слишком хорошо. Я мог бы часами сидеть на балконе и любоваться видом сада и парка. И мне бы точно не надоело. Но Лею, поручившуюся за меня, и ее семейство я подвести не мог. Поэтому открыл первый ящик. Детские игрушки – машинки, конструкторы, пазлы. Дерево хорошего качества, ничего не отсырело. Я не удержался и повозил машинками по полу, убеждая себя в том, что проверяю, в каком они состоянии. Машинки были мечтой коллекционера – настоящие, сделанные из металла, а не пластмассовые. У каждой открывались дверцы, капот и багажник. Из машинок можно было составить автопарк, что я и сделал. Пересчитал – двадцать восемь. Все разные, и все, так сказать, «на ходу». О них явно заботились и берегли. Потом я час собирал детский пазл – вырезанные деревянные фигурки требовалось вставить в нужное углубление на доске. Но один фрагмент никак не совпадал с углублением. Пришлось его просто запихнуть. Впрочем,

дети так часто делают, когда не получается – запихивают абы как.

А потом я собирал мобиль для детской кроватки. Конструкция была не современная, а явно самодельная, сделанная из хорошего дерева. Я, пока ее собирал, зарекся от раннего брака. Но когда наконец справился с хитроумным устройством, которое не вставлялось, а защелкивалось, о чем я сразу не догадался, оно оказалось настоящим чудом. Этот мобиль для кроватки явно делали на заказ, и над ним колдовал умелец. Я достал из пакета игрушки и подвесил к мобилю. Покрутил. Игрушки начали кружиться. Лошадка, овечка, щенок и котенок. Каждая игрушка была сшита вручную. Я невольно засмотрелся – у лошадки были настоящие сбруя, седло. И грива казалась настоящей. У щенка имелся ошейник, украшенный крошечной косточкой, а у котенка почти такой же, только с рыбкой. Только у овечки ничего не было, кроме шерсти. Я готов был поклясться, что это настоящая овечья шерсть, удивительным образом сохранившаяся.

Никакого встроенного музыкального механизма мобиль не предполагал. Видимо, в те годы дети засыпали под колыбельные, которые пели матери, а не под известные музыкальные классические мелодии, обработанные для младенцев. Как-то я слышал подобное – когда, поступив в институт, приезжал повидаться с отцом. В новом браке у него родился уже второй ребенок. Над кроваткой висел мобиль, издававший странные звуки. Я не сразу узнал Чайковского. Меня аж передернуло. Папа думал, что мне неприятно смотреть на ребенка, еще одного единокровного брата, который никогда не станет мне близок, учитывая разницу в возрасте, да и все остальные обстоятельства. А я не сказал, что меня покоробило такое исполнение Чайковского. Будто его засунули в музыкальную шкатулку и пустили в замедленном темпе. Сильно замедленном. Я еще подумал, что вот вырастет ребенок и будет думать, что Чайковский – это то, что в мобиле играет. А потом взрослые удивляются, почему дети такие странные. Может, не нужно приучать их к классике в исполнении коробочки на батарейках?

Этот же мобиль был совсем другим. Теплым и настоящим. И игрушки сшиты с любовью. Для ребенка, которого очень ждали и к рождению которого готовились. Счастье – родиться в такой семье.

Когда я отлепился от машинок и игрушек, если честно, силы мои иссякли. То ли от подступающей жары, то ли от эмоционального состояния. Почему-то вспомнился отец, его взгляд на новорожденного сына и взгляд на меня, уже вроде как взрослого. Нет, я не ревновал отца. Иногда даже его понимал, точнее, мне удавалось себя убедить, что я его понимаю. Да и к маме у меня не было претензий. Я надеялся, что она наконец найдет мне замену в виде более подходящего по возрасту мужчины, которому сможет предъявлять претензии. Я желал ей только счастья. Но мне вдруг стало обидно и даже больно. Ни отец, ни мама не хранили ничего из того, что напоминало бы о моем детстве. Под диваном или на антресолях в коробке не лежали мои первые пинетки или ботиночки, а в дальнем ящике стола не хранилась папка с моими первыми каракулями или открытка «Любимой маме». Здесь же, на балконе, лежали детские игрушки, а на самом дне, заботливо упакованные – те самые первые пинетки и первая подушка. На ней была наволочка, тоже сшитая специально, с вышитыми жирафом и зеброй. Пеленка, украшенная кружевами. Она была самой обычной, а вот кружева, пристроченные специально, явно дорогие. Возможно, они были спороты с подвенечного платья, чтобы украсить пеленку долгожданного первенца. Там же, в коробке, завернутая в белую льняную ткань, лежала крестильная рубашка – длинная, как платье. Рубашку украшало то же кружево, что и пеленку. Возможно, это был один комплект, сшитый на крестины.

Я посмотрел на часы и понял, что из отведенных на работу двух часов полтора уже прошли, а я даже не добрался до писем и книг, которые были интересны хозяину. И, главное, не понимал, как писать отчет. Коробка номер один. Найдены машинки в количестве 28 штук. Все в идеальном состоянии. Детский мобиль – одна штука. Работает. Рубашка, по виду крестильная – одна штука.

Собственно, именно так я и написал, и отправил на почту Леи. Она тут же перезвонила.

– Что ты мне прислал? – возмущенно закричала она.

– Опись. Не знаю, как это правильно называется по-французски или по-итальянски. По-русски звучит «опись», перечисление найденного.

– Ты хочешь, чтобы я это отправила хозяину? – продолжала кричать Лея.

– Я не знаю, чего он ждет. Это было в коробке. Или спросите у него, в какой форме он хочет получать отчеты.

– Я не могу спросить!

– Почему? Я ведь только начал. Дальнейшие отчеты буду присылать такие, какие он пожелает.

Откровенно говоря, я понимал, почему Лея кричит. Я бы тоже кричал, если бы получил четыре строчки.