На пороге Тьмы

Круз Андрей

Когда я остановился перед решеткой, девушка посмотрела на меня, затем вдруг злобно оскалилась, обнажив черные зубы. Не грязные и не гнилые, а вполне здоровые и ровные зубы с эмалью черноватого оттенка.

– Эва как, – сказал остановившийся рядом Федька. – так их видал, но не с такого расстояния. Зомби какая-то.

– Не, зомби плохо выглядят, кожей болеют, если кино верить, а эта вон какая здоровая и гладкая, – сказал Иван. – В глаза вглядитесь, это интересней.

Верно, глаза были странными. Такими же, как все остальное у нее – черный «белок», белая радужка, даже серебристая,

и вертикальный зрачок, как у кошки. Все вместе это смотрелось так странно, что девушка, несмотря на то, что она кроме цвета не отличалась от обычного человека ничем, человеком при этом не выглядела абсолютно, и никаких ассоциаций с ним не вызывала. Странное существо из странного мира, человеку враждебное.

– Не общаются? – спросил Федька.

– Нет, никогда, что с ними не делай, – покачал головой Иван. – Не по нашей части, но в НКВД пробовали. А так… все остальное как у людей, только холода не боятся.

– Серьезно? – удивился я.

– А здесь что, тепло, по-твоему? И стена холодная, а ей пофигу, видишь? Пробовали одного зимой держать вообще в клетке на улице, так он на снегу спал без проблем.

– Это да, от Тьмы холодом прет, – сказал Федька. – А на жару они как?

– Жары не любят, помереть могут. Были случаи.

– И чем вы их летом охлаждаете здесь? – спросил Федька.

– Летом в погребе держим, тех, которые доживают, – ответил Иван. – Пошли дальше.

Сектантов в клетках обнаружилось еще двое, оба мужчины. Один был тщедушным мужичком, не обращавшим ни на что никакого внимания, а про второго, молодого и сильного, сидевшего в дальней камере, Иван сказал:

– Этого опознали, он углегорский. На мародерку катался к границам Тьмы, однажды не вернулся. А потом уже в таком виде разведка поймала. К общению не расположен, ничего не говорит, как таким стал – не рассказывает.

– А друг с другом общаются?

– Здесь – никогда, – ответил сидевший за столом Лямыч. – Сколько ни дежурил – никогда не слышал. Молчат, смотрят куда-то в пространство, да и все. Даже книги подсовывать пробовали – в руки не берут.

– А едят что?

– Да то же, что и мы, не отказываются, – пожал он плечами. – А вот одержимых на человечину тянет. Один уже помер, а второй в десятой камере маринуется, можете посмотреть.

Сверху послышались шаги, я поднял голову – над нами проходил по мостику охранник, поглядывающий вниз, проход у камер потолка не имел. На нас он никакого внимания не обратил, протопал себе дальше.

Камера одержимого была пуста, вместо топчана там был голый дощатый пол. Посередине сидел совершенно голый тощий человек, весь в шрамах, рубцах, кровоподтеках и царапинах, тихо скуливший и покачивающийся взад-вперед, как китайский болванчик.

– Кто его так? – спросил Федька.

– Сам. То на стенку кинется, то на решетку, то в бешенство впадет. Скоро перестанет, одержимые не жрут ничего, так что ослабеет.

Тот замер, услышав голоса вблизи, и уставился на нас. От его взгляда я даже назад попятился, настолько странно выглядели его глаза – совершенно черные, ни зрачка, ни радужки, похожие на черные полированные камни, которые кто-то вставил ему в глазницы.

– Федь,

а чего нас на каждом шагу светом проверяют? – спросил я приятеля. – Такой зверь дикий куда проникнет тайно-то? Его в психушку заберут раньше, чем он к любому подъезду приблизится.

– Это они потом такими становятся, чаще после поимки, – ответил Федька. – А пока «свежий», то людей узнает, говорит логично, сразу ни на кого не бросается, даже не отличишь от того, каким был. А потом такой пройдет куда не надо, да еще с оружием, и такое устроит… Ладно, чего на эту хрень смотреть, пошли отсюда.

– И то, – согласился я с ним. – Сектантов глянул, и достаточно, любопытно было, кто нас тогда с Настей обстрелял. Такие и вправду особо часто поблизости встречаться не должны.

– Так и не встречаются, – пожал плечами Иван, пропуская нас первыми на выход. – Твой случай с жертвой пожалуй что первый на таком расстоянии от города, так они пока ближе чем верст на сто не подходили, по слухам.

– А Рябинки? – спросил его Федька.

– Рябинки все же в той стороне были, – сказал Иван. – И, конечно, там что-то еще случилось, не просто так они напали.

– Это ты о чем? – спросил я.

– Года три назад секстанты целую деревню перебили, тоже в таком месте, где их раньше не встречали. – сказал Федька. – Причем не просто так, а все спланировали, все просчитали, эффект неожиданности по максимуму использовали. Всех живых жителей загнали в сарай и там сожгли.

– А потом снова не подходили на такое расстояние и подобного не повторяли, – добавил Иван. – Как отрезало. Поди пойми, зачем им это понадобилось. Нет, так-то на людей нападают, и даже в рейды ходят, но вот чтобы опять на деревню – не было.

– Вот твари, – вздохнул я. – Может это тоже, жертвоприношение какое-нибудь?

– Может, черт их разберет.

* * *

– Чего думаешь? – спросил Федька, когда мы сидели за столиком в «талонной» столовке, проедая запасы моей «первой помощи».

Уехали мы с Фермы не поздно, Иван нам все разобъяснил, насчет чего сам был в курсе, а Милославский так и не появился, сообщил, что застрял на городском совете. Поэтому мы решили темноты не дожидаться, а откланялись и уехали. Все равно неделя впереди нам отводилась на освоение матчасти и прочую подготовку, так что успеем там углы поотирать.

– Карту колебаний Тьмы я перерисовал в общих чертах, – ответил я. – Лучше Порфирьева сейчас и нет ничего, Тьма подкатывает, время тикает задом наперед, так что надо выгребать оттуда все, что только можно, все новое, главное не зарываться. А насчет других мест не знаю, нужно искать информацию.

– В Красношахтинске помимо архивов еще новая телефонная станция была, я в старых газетах местных читал, – сказал Федька. – Прямо перед войной построили, с новым оборудованием. Думаю, что оттуда можно неплохо натаскать, телефонную связь по городу тоже тянуть пытаются. Только не пойму, как все это увязать с наукой, Иван-то наверняка рогом упрется, если казенную броню на свои дела возьмем, а на грузовике я туда не поеду, страшно. Это даже не Порфирьево, а намного хуже.