На пороге великой смуты
Шрифт:
– И ты решил к Лизке идти, штоб разжалобить её? – спросила Мариула.
– Я только зиму пережить у неё хотел, – сознался мужичок.
– А Егорушку моего пошто приплёл?
– Да так, к слову пришлось!
Мариула прикрыла глаза, прерывисто вздохнула, после чего сказала:
– Ступай из городка нашего подобру-поздорову, грешник неприкаянный! Ты людям горе принёс, чтоб самому хорошо было. Ежели прямо сейчас из Сакмарска не уберёшься, я порчу нашлю на жизнь твою, и без тово поганую!
В это время в избу вошла опроставшая желудок Лиза:
– Ну что, всё
– Всё, об чём интерес имела, – улыбнулась ей Мариула. – Скажи своему гостю непрошеному, что пущай исполнит всё, что сказала ему я.
– А ты что развеселилась? – удивилась Лиза.
– Да причин для тоски не углядываю. Жив и здоров Егорушка мой и на войне никогда не был!
– Это кто тебе эдакое без меня поведал?
– Никто, это сердечко моё материнское знать дало. Не чует беды оно – знать, и нету её вовсе!
Глава 2
Рождество они встретили вместе, и даже приятно. У них царила полная гармония. Этому немало способствовала Жаклин. Казалось, она позабыла о своей слабости к Архипу. Капитан Барков был очарован. Она снова показалась ему очень умной и красивой женщиной, к тому же её несчастье давало ей, по его мнению, право на его сочувствие.
Но Жаклин по-прежнему не была в него влюблена. Она провела уже много времени вместе с Барковым, и он был неизменно внимателен к ней. А сегодня он всю праздничную ночь почему-то рассказывал о другой женщине, которую Жаклин не знала и никогда не видела.
Женщине не надо быть влюблённой, чтобы при подобных обстоятельствах почувствовать досаду, ей даже не надо признаваться себе, что это её задевает. Жаклин не сознавала причины своей досады. Просто восхищение, с каким капитан рассказывал о той, другой из Петербурга, нервировало её.
Но Жаклин недолго сердилась на Баркова, и к утру они снова стали добрыми друзьями. Он не мог ей не нравиться, так как с ним сегодня было приятно разговаривать. И всё же он не совсем ей нравился, так как ей казалось, что он разговаривает с ней несерьёзно. Он как будто играл с ней. Она узнала его достаточно хорошо и понимала, что он на самом деле серьёзный, склонный к раздумьям человек, способный на глубокие душевные терзания из-за своих убеждений. Но с ней он всегда был мягко шутлив. Если бы улыбка хоть однажды исчезла из его глаз, она, быть может, могла бы попробовать полюбить его…
Барков чувствовал себя рядом с Жаклин таким сильным и крепким, что она представлялась ему страшно слабенькой. Она так мала, так непрочна, у неё такие нежные косточки, такие слабые мускулы, такие маленькие ножки. Её слабость умиляла его и притягивала. Он твёрдо верил, что обязанности его, как мужчины, охранять её, брать на себя все заботы, быть защитником и помощником. И вот она рядом… Жаклин – эта неизвестная красивая женщина, далеко не напоминающая коварную жестокую преступницу, на которую велась охота, – одна, с кучей навалившихся на неё забот. Он так ясно представлял себе её беспомощность среди нахлынувших житейских дел. Кто поможет ей вырваться из порочного круга, в который она попала, быть может, и не по своей вине? Кто спасёт её, если вдруг реальная опасность
Барков потянулся в кресле, удручённый чужим горем. Он подыскивал слова, которые должен прямо сейчас сказать думавшей о чём-то своём Жаклин, чтобы утешить её: «Не печалься, дорогая, всё не так уж плохо, как ты думаешь. Хочешь, я вытру твои слёзы, милая госпожа».
Нет, эти слова не годились, их стыдно говорить Жаклин, не зная, нуждается ли она в них? Но Барков придумывал новые, ещё более нежные: ему было приятно мысленно повторять их и горько сознавать, что вряд ли придётся их озвучить.
– Господи, как мне всё надоело! – вдруг воскликнула Жаклин, вставая с кресла и направляясь к столу.
– Что именно? – тут же спросил Барков, наблюдая, как она схватила графин и наливает в бокал вино.
– Всё, всё, всё! – ответила Жаклин. – Надоел этот проклятый городишко; надоел страх, который я испытываю, ожидая возвращения проклятого Анжели; надоело ожидать смерти от руки проклятого Садыка, который может в любой момент явиться, чтобы отомстить нам. Всё! Всё мне надоело и осточертело!
– Чем я могу вам помочь, госпожа?
– Да что ты можешь! – раздражённо бросила Жаклин. – Тебя, наверное, самого уже разыскивают семью собаками. Или ты всё ещё думаешь, что твоё непоявление в Самаре осталось незамеченным?
– Нет, я так не думаю, – вздохнув, признался Барков. – Но я считаю, что всё ещё много чего стою как мужчина, способный вас защитить!
– Я бы на твоём месте помолчала, «мужчина»! – окончательно разозлилась Жаклин. – По твоей милости сбежал этот негодяй Садык, сбежал Архип, сбежала девчонка. Ох, попадись они мне сейчас в руки. Сама даже не знаю, что бы с ними сделала!
– Госпожа, – улыбнулся Барков, – зачем выдвигать против человека обвинения, заранее зная, что они безосновательны?
– Это ты так считаешь, а я нет! – отрезала она.
– Во-первых, узника из подвала освободил не я, а Нага, – начал перечислять Барков. – Я даже не имел понятия, что кто-то сидит на цепи в вашем доме. Да я и вообще ни сном ни духом не ведал, что под шляпным салоном находится подвал.
– А что во-вторых? – выкрикнула Жаклин, осушив бокал и наполняя его снова.
– Во-вторых, я не знаю, почему сбежала Ания, – ответил Барков. – Вы же с Нагой не посвятили меня до конца в свои планы.
– А Нага? Ты же запер его в подвале? Почему он смог выбраться из него?
– Здесь я признаю свою вину, но лишь частично!
– Частично?
– Именно так.
– Да ты с ума сошёл?!
– Может быть, и так, госпожа, – ухмыльнулся Барков. – Пока вы, одураченные своим же слугой, путешествовали вокруг городского кладбища, я сумел разгадать его козни, проследил за ним и запер его в подвале. Но разве я мог предположить, что стенная перегородка между камерами столь непрочна? Вашему слуге оказалось достаточным кинжала, которым он за ночь сумел выдолбить в перегородке дыру, протиснуться через неё в покинутую Архипом камеру и спокойно выйти из неё через незапертую дверь! А теперь позвольте вас спросить, в чём же я виновен по вашему пониманию?