На пороге великой смуты
Шрифт:
– Я запрягу тебе другую лошадь в телегу, брат мой.
– Я не привык ездить в телеге, Махмуд.
– Ну тогда я запрягу того жеребца, которого мне Калык на сохранение оставил.
– Нет, он слишком резв и злобен. А я не намерен объезжать его.
Первый раз за всё время они начали ругаться, и в голосах их – резком и нервном у Наги и язвительно-мягком у Махмуда – вдруг зазвучала если не ненависть, то явная неприязнь друг к другу.
Нага настаивал. Но Махмуд не мог отдать своего арабского чистокровного жеребца, подаренного ему отцом еще жеребёнком.
Он
– Нет, Араба я тебе не дам, – категорически отказал он. Нага насупился:
– Не буду настаивать. Запряги кого-нибудь другого.
Махмуд вышел в конюшню. Почуяв хозяина, Араб радостно всхрапнул и замотал головою.
Махмуд посмотрел на лошадь. Чёрные-пречёрные глаза жеребца были спокойны. Горделивая шея изогнулась. Не конь – орёл! Ах, если бы ему ещё крылья! А когда он в минуты слабости обнимал шею своего красавца, на душе сразу становилось спокойно и легко.
Как-то раз возвращался он домой из Оренбурга в Сеитову слободу. Дело было к вечеру. Откуда-то из степи показался конный отряд сабарманов. Выхватив сабли, разбойники поскакали за ним. Выпущенная стрела впилась ему под правую лопатку. А что было потом, он и не помнит. Когда пришёл в себя, Махмуд открыл глаза, смотрит – он у ворот своего дома сидит на Арабе, обняв его за шею. Вот это верность! Он очнулся.
– Я хочу скорее вернуться, – донёсся до его ушей голос Садыка, который стоял сзади. – Мне нужен быстрый конь.
– Слушай, Садык, – сказал Махмуд с непримиримой холодностью, твёрдо уверенный, что его брат собирается бежать куда-то на его коне. – Я сам вырастил своего Араба! Я сам приучил его к седлу, и до сих пор никто чужой до него не дотрагивался. Хочешь, возьми мою душу, но Араба я тебе не дам.
– Для чего она мне, – недружелюбно усмехнулся Нага. – Ладно, запрягай мне коня Калыка. Он не хуже твоего Араба.
Махмуд запряг коня, которого Калык забрал у безжалостно зарубленного хозяина.
– Он хорошо под седлом ходит, – сказал он, подавая уздечку Наге. – И не злобный вовсе.
– Давай не оправдывайся, – хмыкнул Нага. – Завтра вернусь. Жди меня.
Когда Нага уехал, Махмуд вернулся в дом, набил в чилим опий, закурил и лёг на постель, уткнувшись головой в подушку. Перед глазами его замаячило злобное лицо свалившегося как снег на голову Садыка.
Так и не уснув до рассвета, Махмуд поднялся с мутной головой. В окне виделось посеревшее небо, серебристо мерцали на нём последние звезды. Мысли путались: не бросить ли всё и не бежать ли куда подальше, пока Садык не втянул его в очередную неприятную историю?
Утро занималось ясное. Махмуд умылся и вышел из дома. Во дворе его ожидал незнакомец – низенький татарин в заношенном тулупчике.
– Чего тебе? – спросил Махмуд, нагоняя на себя важность. – Я милостыню не
– За конём я, – ответил незнакомец. – За тем, которого тебе на присмотр оставили.
Махмуд покачнулся, как будто его ударили кулаком по голове. Дрожь пробежала по телу.
– О каком коне ты говоришь, бродяга? – едва ворочая языком, спросил он.
– Ты знаешь о каком, – ответил татарин. – А ещё кошель с золотом велено вернуть, который вместе с конём на сохранность оставлен.
У Махмуда вытянулось лицо.
– Да-да, ты правильно подумал, – усмехнулся татарин. – Хозяин велел всё сполна вернуть. Сам он попозже заглянет, как только дела свои уладит…
Глава 3
Мастеря лыжи, Архип вспоминал о своём появлении в умёте. Ляля привезла их сюда, высадила, а сама умчалась в бесконечную степную даль, даже не ответив на его вопрос: «Свидимся ли мы ещё когда-нибудь?»
Архип и Ания шли тогда по единственной крохотной улочке умёта, держась за руки. Они не разговаривали и, занятые каждый своими мыслями, лишь время от времени дружески переглядывались, спеша к самому большому дому хутора, где, как сказала цыганка, их уже с нетерпением ждут.
Архип гадал: пустят ли их на временный постой хозяева дома? А Анию в непривычно простой, хотя и прекрасно сшитой одежде и смущали, и радовали восхищённые взоры редких прохожих, и молодых, и немолодых, лихо заломивших шапки, бесцеремонно пяливших глаза на неё, оборачивающихся… Она шла, скромно опустив глаза, но всё равно чувствовала на себе восхищённые взгляды мужчин.
У парадного крыльца Ания и Архип переглянулись и стали медленно подниматься по лестнице.
В сенях их встретил немолодой мужчина.
– Ильфат, – представился он, слегка поклонившись.
Ильфат распахнул тяжёлую дубовую дверь и, неумело копируя приёмы господского слуги, чуть сбычив седую голову на плохо гнущейся толстой шее, сказал громко на всю прихожую:
– Милости просим, гости дорогие!
Архип и Ания прошли в большую комнату, разглядывая громоздкую, обтянутую зелёным бархатом мебель, стоявшую вдоль стен. Прошли ещё через комнату, тоже большую и тоже загромождённую мягкой мебелью, какими-то невиданными аляпистыми цветами в огромных кадках. И только перед третьей, с раскрытыми дверями огромной комнаты они остановились.
Спокойная до этого, Ания вдруг взволновалась. Лицо её запылало, словно в огне. Легко скользящие по полу, обутые в мягкие войлочные чуни ноги её вдруг замедлили движение, а руки задрожали.
Волнение Ании тотчас передалось Архипу, у которого тоже невольно задрожали руки. Так они и вошли в большой зал.
Встретившая их хозяйка дома оказалась молодой и очень красивой женщиной. Стройная, в длинном шёлковом платье, она казалась гибкой, как тростинка.
– Можете мне ничего не рассказывать о себе, – очаровательно улыбнулась она и указала на устланное мягкими подушками ложе. – Садитесь, молодые люди. Именно такими я вас и представляла себе, когда слушала Лялю. Вы – удивительно красивая пара, хотя…